Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

— Мы — вторая сила в Верхней Катанге!

Мистер Джон Гопкинс ван Ларт ласково улыбнулся и провел пухлой ручкой по лакированной поверхности стола так, как будто бы любовно гладил своего собеседника и Верхнюю Катангу.

Голливудские фильмы изображают американских инженеров, работающих в диких дебрях где-то за границей, как рослых, сильных и грубых парней. Заместитель директора американских урановых разработок в Шинколобве был мал ростом, бледен и толст, но зато источал доброту. Ван Эгмонт сидел в его затемненном кабинете. Они пили холодное пиво, и американец развивал приезжему художнику и будущему автору книги о Конго свои мысли о перспективах развития Африки вообще и этой колонии в частности.

— Да, не удивляйтесь! — приятно склонив лысую голову набок, говорил ван Ларт. — Мы здесь вторая и в будущем ведущая сила. По моей фамилии вы сами видите, что мой отец был бельгийцем, а мать — англичанкой. Я — надлежащий человек на надлежащем месте, чтобы быть и представлять в Верхней Катанге Америку, страну, тысячами нитей связанную и с Бельгией, и с Британией: американский бизнесмен в Конго — друг среди друзей. Таково положение сейчас. А тенденции? На кого работает время? В экономике, мистер ван Эгмонт, оно всегда работает на самого сильного, а это значит — на самого богатого! Капиталы Горнопромышленного Союза уже сейчас достигают полумиллиарда долларов, лет через тридцать они перевалят за миллиард. Гора денег, а? Еще бы! Но дядя Сэм, сэр, еще богаче, его могущество растет быстрее, чем объединенные силы англичан и бельгийцев, и на определенном этапе нашим сердечным друзьям окажется выгоднее включить нас в свой союз, а потом, может быть, передать нам на хранение ключи от своей подземной сокровищницы. Не поднимайте так удивленно брови! Где вы храните деньги, мистер ван Эгмонт?

— В банке, сэр.

— И какой банк вы предпочитаете?

— Самый мощный, он надежнее.

Американец долго молчал, улыбался и кивал головой: он как будто еще слышал тающую в воздухе соловьиную трель.

— Я так и думал, — наконец подтвердил он, — когда-нибудь то же подумают и наши друзья: они не глупее нас с вами. Приятно иметь всякого друга, но еще приятнее иметь среди друзей могучего великана. Ведь так, а? Все дело в динамике развития. Время всех нас ведет доброжелательной, хотя зачастую и жесткой, рукой. Великан ненароком может и больно толкнуть, но у него широкая спина, и за ней удобно прятаться. Однако это не все. Вы, мистер ван Эгмонт, происходите из старой страны — Голландии, англичане и бельгийцы также полны предрассудков, выраженных в колониальных порядках. Положение наших друзей в отношении африканцев очень сложное. С другой стороны, Америка никогда не имела колоний — это демократическая и свободная страна, она с чистыми руками приходит в Африку.

Сэр, посмотрите на Южную Америку! Именно там особенно видны плоды нашего общеполезного труда. Мы приобщаем к нашему образу жизни сто пятьдесят миллионов людей, давая им работу! В Южной Америке даже самое маленькое государство имеет свой национальный флаг и всегда им размахивает, но самый большой, обратите внимание, сэр, там всегда наш! Самый большой небоскреб там — всегда наш! Вот вам идеал и вот вам перспектива: поверьте, Африку ожидает судьба Южной Америки!

Мы всем защитники и всем друзья, мы — вторая сила в Верхней Катанге, а третьей здесь не бывать!

— Мсье ван Эгмонт! Вставайте! Скорее! На ремонтном началась забастовка!

Сквозь сон ван Эгмонт слышал голос врача Рообрука и чувствовал, что его трясут за плечи. Вчера номера в гостинице оказались занятыми, и художник устроился на ночь на веранде заводской больницы. Вечером он с доктором долго и горячо спорил и несколько раз сказал, что очень хотел бы увидеть настоящую африканскую забастовку. Сказал вечером, а уже утром подвернулся такой великолепный случай!

Было уже часов восемь утра, когда они энергично зашагали к ремонтному железнодорожному заводу. По дороге врач успел сообщить: забастовка будет мелкая, скучная и недолгая. На маленьком заводике разгорелся спор из-за порядка оплаты сверхурочной работы.

Площадь перед заводом и заводской двор были еще пусты. У открытых ворот скучали человек двадцать белых полицейских с винтовками в руках и офицер.

— Даже ворота не заперты! — сердито сказал художник, словно чем-то разочарованный. — А где же штрейкбрехеры?

Рообрук захохотал.

— Успокойтесь! Здесь Африка! Штрейкбрехеров у нас нет и не бывает — для этого нужно иметь безработных и резервную армию труда: наскоро привезенный из деревни земледелец не может заменить металлиста, а металлисты бастуют. Здесь специалистов про запас не готовят, это опасно. Да и локаут здесь также невозможен. Вот вам характерные черты африканской забастовки! Как видите, ворота не заперты, потому что забастовка экономическая. Пошумят, поторгуются и договорятся, обе стороны друг в друге нуждаются. Слышите галдеж? Это вчерашние бунтари идут из бараков на поклон к дирекции! Только диким шумом под окнами вначале подготовят свои позиции. Они это любят. Ну смотрите!

Гул толпы, слышавшийся уже несколько минут, быстро нарастал, превращаясь в нестройный рев. Полицейские лениво бросили в сторону сигареты и приготовились. Врач и ван Эгмонт отошли в глубину двора. За забором показалась толпа. В просвете ворот выстроилась цепочка спин полицейских, дальше бурлила плотная масса рабочих, десятки курчавых черных голов, сотни гневно вскинутых рук, и над всем этим плакат — старое брезентовое полотнище, наспех привязанное к двум бамбуковым шестам. Между пятнами нефти и рваными дырами на брезенте в беспорядке были рассыпаны корявые буквы, можно было с трудом понять смысл надписи: «НЕТ — БЕЛЬГИЯ, СВОБОДА — ДА!»

Офицер тоже понял надпись.

— Назад! Назад! Оторвитесь от толпы! — заревел он сквозь невероятный шум своей команде. — Живо! Вглубь двора! Лезьте в окна!

Полицейские повернулись и под градом насмешек побежали через двор к окнам завода. У ворот толпа остановилась, вполне довольная легкой победой. С улицы, сзади, напирали сотни людей, дети и женщины все же протиснулись вперед. И только тогда из окон грянул залп.

Все последующее потом вспоминалось с удивительной ясностью — команды и выстрелы, крики и проклятия, отчаянные попытки стоявших впереди людей отодвинуться назад. Десяток людей повалились. Четверо раненых, прежде чем упасть на грязный асфальт двора, сделали вперед несколько шагов. Через них потащили назад уроненный ими же плакат, но полицейские захлопнули ворота, полотнище повисло между их створами. По дырам и пятнам нефти, по косой и безграмотной надписи теперь наискось протянулась полоса свежей крови…

В эту ночь я, потрясенный, не спал, делал наброски сцен забастовки, и они удавались. Рождалась серия рисунков, которая должна показать историю конголезца, затянутого в жестокую производственную машину, начиная от ловли на блесну в лесной деревушке и до гибели у заводских ворот с плакатом в руках. Серия будет называться: «Нет — Бельгия, Свобода — да!». Легко работая карандашом и кистью, я думал:

«Напрасно дирекция объясняла все случившееся горячим темпераментом конголезцев, и стреляли полицейские не из-за бесчинства забастовщиков. Толпа вела себя очень смирно. Через ночь экономическая стачка быстро переросла в политическую демонстрацию. Повинен не темперамент туземцев, а замусоленная газетка, иногда попадающая в руки черных пролетариев. В нее стреляла полиция, в этого невидимого организатора, то есть в пробуждающееся политическое сознание африканцев. Она стреляла в политическую идею — идею Освобождения! Да, Верхняя Катанга — это сокровищница, но не только минеральных богатств! Это, прежде всего, сокровищница новых людей, которым суждено бороться, умирать и побеждать! Серый брезент плаката сами колонизаторы поливают рабочей кровью, и он неизбежно станет красным знаменем…

Третья сила в Африке есть, и только ей одной принадлежит будущее!»

Голым людям в лесу свободы не добыть. К людям в кожаных фартуках, стоящим с защитными очками на носу у пылающих горнов, ван Эгмонт подойти не смог, не сможет и в будущем: шорты и шлем в рабочих бараках мешали не меньше, чем в Итурийском лесу.