Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации. Их любят, о них говорят

P. S. В конце ноября 1998 года, в связи с 71-летием Рязанона, правительство Франции наградило его Орденом искусств и с ювесности. Этой награды Рязанов был удостоен за цикл телевизионных передач «Парижские тайны», которые он ведет на российском телевидении. Вручение почетной награды состояюсь во французском посольстве в Москве. Посол Франции лично поздравил юбиляра и вместе с орденом вручил в подарок книги о Трюффо и о доме Игумнова, том самом, который занимает французское посольство. Кроме этого, Рязанову был преподнесен торт с единственной свечкой, которая, по словам посла, символизирует начало нового этапа в жизни режиссера, а именно — первый год второго тура. В своей ответной речи Рязанов был весьма остроумен. Он сказал, что французское правительство было безупречно в своем выборе. И что орден вполне может носить его жена вместо броши.

Михаил ГЛУЗСКИЙ

М. Глузский родился 21 ноября 1918 года в Киеве, в семье служащего, мать его работала продавцом. В 20-е годы Глузские переехали в Москву.

В детстве Миша был не самым послушным ребенком, и родителям приходилось с ним нелегко. На трудный характер мальчика повлияло то обстоятельство, что отец умер слишком рано, а мама, вынужденная с утра до вечера пропадать на работе (в отделе игрушек Центрального универсального магазина), не могла уделять ему много внимания. Какое-то время, пока Миша был маленьким, она брала его с собой на работу (сын обычно сидел под прилавком и возился с казенными игрушками), но затем, когда он подрос и пошел в школу, все заботы по воспитанию мальчика взяла на себя старшая сестра Люда. Однако ее сил не всегда хватало, чтобы справиться с энергичным и шустрым братом. Миша частенько сбегал из-под сестриной опеки, живя по законам улицы: слонялся с товарищами по нэпмановской Москве, бил фонари на улицах, дрался со сверстниками из других дворов. Какое-то время он даже состоял на учете в милиции.

Ситуация стала меняться к лучшему, когда 14-летний Миша внезапно заболел искусством. В их доме работал кружок самодеятельности, куда Миша однажды зашел случайно, от нечего делать. Увиденное настолько потрясло его, что он решил записаться в «артисты». В кружке он прозанимался несколько лет. Затем, когда уже работал монтером в том же ЦУМе, Глузский попал в Театр рабочей молодежи (ТРАМ), которым руководил актер мхатовской школы Константин Сергеевич Ратомский. На сцене ТРАМ а Глузский переиграл всех «классических стариков»: помещика Бадаева в «Лесе», скрягу Крутицкого в пьесе «Не было ни гроша, да вдруг алтын», доктора Бублика в пьесе А. Корнейчука «Платон Кречет». Сослуживцы Глузского по ЦУМу, которые составляли основной контингент зрителей ТРАМа, были в восторге от его игры и дружно советовали ему идти дальше — стать профессиональным артистом. Он этому совету внял, но его постигло разочарование — во всех коллективах дело заканчивалось провалом. Он даже не смог пройти конкурс статистов в Художественном театре.

М. Глузский вспоминает: «И вот тут-то я впервые задумался: «А можег быть, я делаю что-то не то?» И вдруг понял: играя в нашем самодеятельном театре, я все время кого-то изображал, а меня же самого, с моими взглядами, характером, темпераментом, на сцене нет… Ведь постугтал-то я с монологами своих «стариков». Вы только представьте себе, как молодой юноша кривляется перед приемной комиссией, горбится, кряхтит, откашливается… В общем, я до того допоступался, что уволился с работы и начал готовить новый репертуар, специально для институтской комиссии — басню Крылова, рассказ Чехова. Старался вовсю, чтобы выглядело очень серьезно, по-настояшему, как мне тогда казалось, — художественно. А тем временем приемные экзамены-то закончились, осень наступила (дело происходило в 1936 году. — Ф. Р.). Поздняя осень. Только в конце октября, случайно, я увидел маленькие афишки-объявления о дополнительном наборе в Школу киноактера при киностудии «Мосфильм». Возглавлял ее Михаил Михайювич Тарханов. И я показал то, что приготовил. Мне казалось, что я на высоте. Но кончилось тем, что Николай Сергеевич Плотников, один из руководителей курса, выслушал мою серьезную, академическую вступительную программу и сказал: «Ну а теперь давай-ка Зощенко прочти!» Я прочел, и меня взяли…»

Между тем стоило Глузскому поступить в вуз, как от его былого рвения не осталось и следа. Видимо, уверовав в то, что дело сделано, он стал учиться спустя рукава, думал о чем угодно, только не об учебе. Вскоре он стал считаться в школе одним из первых модников — отрастил огромный чуб (последний писк тогдашней моды), облачился в свободный пиджак и широкие брюки. Директорат и преподаватели уставали делать му замечания за внешний вид, а Глузскому хоть бы хны — он был уверен, что никаких серьезных санкций против него применить не посмеют. Но он ошибся. Чашу терпения директора переполнила очередная выходка Михаила. Однажды, после того как преподаватель одной из дисциплин в очередной раз прочитал ему нотацию о его прическе, Глузский дома густо намазал волосы репейным маслом и в таком виде явился на занятия. За это было решено отчислить его из школы.

Когда Глузский понял, что с ним не шутят и приказ об отделении действительно готовится в недрах директората, его охватило смятение. Такого поворота событий он просто не ожидал. Он настолько привык к ситуации «он шкодит, а его прощают», что был уверен, что так будет продолжаться вечно. Но система дала сбой. Глузскому пришлось идти на попятную и буквально умолять преподавателей не выгонять его на улицу. То ли вид испуганного хулигана произвел на преподавателей жалостливое впечатление, то ли еще что-то шевельнулось в их душах, но Глузского решено было простить.

Самое удивительное, но спустя год ситуация вновь повторилась, и очередной приказ об отчислении был подготовлен в директорате. И вновь ему пришлось заверять преподавателей о своем раскаянии, стричь чуб и сменить хулиганские брюки на приличные. Приказ аннулировали.

В 1940 году Глузский с грехом пополам закончил Школу киноактера и был зачислен в штатную труппу киностудии «Мосфильм». Читатель удивится: за что же Глузскому, неоднократно попадавшему под угрозу отчисления из школы, выпала честь быть зачисленным в штат первой киностудии страны? Отвечаю — за удачный дебют в кино. В 1939 году на экраны страны вышли сразу три фильма, в которых Глузский имел счастье сниматься. Это: «Девушка с характером» Константина Юдина (один из фаворитов тогдашнего проката), «Минин и Пожарский» Всеволода Пудовкина и Михаила Доллера и «Се, мья Оппенгейм» Григория Рошаля. Наиболее запоминающуюся роль Глузский сыграл у Рошаля — роль юного фашиста. В фильме был занят прекрасный актерский ансамбль: профессора Эдгара Оппенгейма играл Николай Плотников, врача-еврея Якоби — Соломон Михоэлс, юного Бертольда Лавенделя — Владимир Балашов. Среди других актеров, занятых в картине, были тогдашние звезды отечественного кино: Осип Абдулов, Сергей Мартинсон. И молодому Глузскому удалось не затеряться в таком звездном окружении и сыграть своего антипатичного героя ярко и талантливо.

Между тем в 1940 году молодому актеру пришло время служить в армии. Согласно действующему тогда порядку все выпускники театральных вузов столицы должны были проходить службу в стенах Театра Советской Армии. Под это распоряжение попал и Глузский. Когда началась война, он в составе концертной бригады неоднократно выезжал на фронт.

В 1946 году Глузский покинул ЦАТСА и перешел в труппу Театра-студии киноактера. Тогда же он познакомился со своей будущей женой — студенткой театроведческого факультета ГИТИСа Катей. Она была младше его на девять лет, но уже побывала замужем. Они познакомились на одном из вечеров в ГИТИСе, куда Глузский пришел вместе с приятелем. Жена приятеля была близкой подругой Катерины, она их и познакомила. Правда, это знакомство омрачила трагедия: оно состоялось 9 апреля, а на следующий день умерла мама Глузского. Так что порадоваться за сына она так и не успела.