Герман Гессе, или Жизнь Мага

В сентябре 1949 года угасает старшая сестра Гессе Адель: «…С детства существо для меня самое близкое, самое дорогое.

Эта новость меня парализовала, я почувствовал, будто наполовину умер сам».

В марте 1951 года он вспоминает недавнюю кончину Андре Жида, нобелевского лауреата 1947 года: «Жид значил для меня очень много, и, за исключением Томаса Манна, больше не существует коллеги моего поколения, с которым я мог бы поддерживать подобные отношения». В 1953 году потребовалось расширить могилу Иоганнеса, чтобы она смогла принять и останки Маруллы: «…Потому что это твое место, подле нашего отца, чью одинокую старость ты еще так недавно облегчала, часто жертвуя собой». В 1955 году в окружном госпитале Цюриха умирает восьмидесятилетний Томас Манн, о котором Гессе думал, что «никогда не смог бы его пережить… дорогого друга и великого коллегу, мастера немецкой прозы», мастера Томаса в «Игре в бисер».

Наконец, в 1959 году Петер Зуркамп, которого гестапо арестовало в 1944 году и который 8 февраля 1945 года покинул концентрационный лагерь Сашзенхаузен с больными легкими, воспаленной плеврой, пополнил пантеон в душе Гессе. «Каждый раз, — говорит Гессе, открыв ему это теплое пристанище, — когда я сталкиваюсь во время чтения или в разговоре с банальным выражением об „истинной, настоящей или скрытой Германии“, передо мной тут же встает силуэт Петера». «То, что он опередил меня в смерти, — пишет Гессе доктору Зигфриду Юн-зелю, директору издательского дома „Зуркамп“, который также вскоре покинет этот мир, — мне действительно приносит боль».

Жизнь для писателя течет, подобная крестному пути и богатая утешениями, активная и созерцательная, верная своим благородным привычкам и спокойному ожиданию смерти, за которой он не видит ни кару, ни вознаграждение, но на которую втайне надеется более чем на простое избавление от болей.

После «Игры в бисер» он больше не пишет больших произведений, но продолжает тем не менее работать. Так рождаются стихотворения и короткие отрывки прозы, большей частью воспоминания. Из них будут составлены сборники.

То, что он рассказывал в 1932 году Георгу Рейнхарту о своих занятиях садоводством, так и не изменится за тридцать лет: «Я целыми днями выпалываю сорняки. Это для меня, учитывая мое плохое состояние здоровья, что-то вроде опиума, что меня занимает иногда по целому дню… В этой работе есть что-то религиозное: надо встать на колени и выкорчевывать траву, это похоже на молитву». Когда холодно, он собирает ветки, чтобы разжечь огонь, в котором видит печать божественности и который сам является объектом его поклонения.

Каждый раз до 1961 года он будет проводить июль и август в Энгандине, чтобы избежать жары и неизбежного скопления туристов в Монтаньоле, а в сентябре с радостью возвращаться на Коллина д'Оро, к своему саду, кошкам, к своей почте. Он редко принимает гостей только избранных, — и все более ограничивается кругом родных: сыновья и их внуки.

В письме, адресованном Гертруде фон ле Форт, Герман Гессе описывает свой восемьдесят пятый день рождения: «Я был очень болен всю зиму, очень слаб, находился почти без движения, но, как обычно, в хороших вещах недостатка не было. Я с удовольствием читал и слушал музыку, и мы очень весело отпраздновали мой день рождения: пиршеством с моими сыновьями и их женами, с нашей Дамой, моим врачом, и, разумеется, владельцем замка Максом фон Бремгартеном, который и устроил праздник, пригласил отличный квартет струнных, игравший Моцарта. Мы праздновали все вместе часов пять, потом я ушел с Нинон к себе, а другие еще долго продолжали сходить с ума».

«Весь декабрь и январь 1962 года, — вспоминает Нинон, — Гессе чувствовал себя все хуже и хуже. У него развилась лейкемия. Он об этом не знал, слава Богу; я — тем более, если бы узнала, тоска меня бы выдала. Доктор мне сказал об этом только 2 июля… Весь этот последний год Гессе был так спокоен, как никогда раньше. Ему столько вещей доставляли радость: луна, вечерние облака… красивая занавесь при входе, к которой он прикоснулся рукой, словно к дурной траве, перед тем как передумать и отпустить. За несколько дней до смерти он остановился у подножия дерева, посмотрел на него с восхищением и показал мне его, шутя: „Смогу я его выдернуть?“».

Он посвятил утро 8 августа сбору веток для костра. После полудня побыл с Ядвигой Фридландер, французской переводчицей «Гертруды». Их оживленный разговор касался в основном Сартра, Камю и французской литературы вообще. Когда наступил вечер, Нинон почитала для него, потом, перед тем как уйти к себе, он послушал по радио сонату Моцарта. Так до конца пути его сопровождали огонь, книги, музыка, поэзия — бо'лыпая часть того, что он любил на Земле.

Герман Гессе умер во сне от кровоизлияния в мозг. несколько дней назад, узнав, что один из его друзей ушел из жизни во сне, без агонии, он воскрикнул в возбуждении: «Как это замечательно! Ты только представь! Как замечательно!», — и Нинон поняла меру «его надежды на подобную смерть». Хорошо, что его желание исполнилось: в этом завершающем аккорде судьбы можно увидеть последний штрих к истории человека, пришедшего в жизнь, чтобы прославить мир и гармонию.

Это гармония, о которой вечно на кладбище Сан-Аббондио говорят умершим высокая кампанилла и стройные черные кипарисы, под которыми в субботу 11 августа 1962 года в четыре часа пронесли гроб Германа Гессе его сыновья Хайнер и Мартин и внуки Сильвер и Симон. Под простым каменным надгробием, в месте, которое он сам выбрал, поэт покоится рядом со своими близкими друзьями: Гуго и Эммой Балль, Нинон Гессе. И Бруно Вальтер словно нарочно нашел здесь последний приют, чтобы играть Моцарта.

Карандашный набросок внучки Изы оставил нам облик усопшего: его черты преобразила та ясность, которая часто превращалась в страдание, ясность, заслуженная верностью в течение всей жизни великому слову немецкого языка «Uber-winden» — «преодолевать»! Небо Монтаньолы — вечный кристалл над его могилой, как небо Греции, которое он научился любить во время учебы в Маульбронне.

Спокойствие двадцати трех послевоенных лет, прожитых Гессе на Коллина д'Оро, контрастирует с чередованием эйфории и смятения, которые вплоть до этого периода составляли доминанту его жизни. Ему было необходимо, чтобы дни и годы летели быстро. Было бы ошибкой думать, что безумные цвета его внутренней драмы вдруг вырвались наружу и, обернувшись мирным пастельным колоритом, исчезли внезапно в просторной глади озера — в душе, которая наконец постигла себя. Ее можно понять, следуя сквозь духовное завещание писателя — «Игру в бисер», которое являет собой не только последнее, но и самое значительное его произведение. Гессе ждал более десяти лет, прежде чем в нем произойдет духовная метаморфоза, о которой человек никогда не узнает, если ничего не испытает в своей жизни. «Так с осеннего дерева спадает листва, оно этого не чувствует, по нему течет дождь, или на него светит солнце, или его обжигает мороз, а в нем жизнь медленно уплотняется, уходит вглубь. Оно не умирает. Оно ждет…»

«Ту долю жизни, которую я отобрал у темных сил, — писал Гессе, — я принес в жертву светлым. Не наслаждение было моей целью, а чистота, не счастье, а красота и духовность».