Королев: факты и мифы

Если молодого Королева, который не скрывал своего равнодушия к пороховым ракетам, Клейменов – выпускник Военно-воздушной инженерной академии (ВВИА) – признавать и авиационным специалистом не хотел, то за своим ровесником Лангемаком – кадровым офицером – первенство в пороховых делах он признал охотно. Сферы влияния таким образом не пересекались. Спокойная сдержанность Георгия Эриховича позволила ему быстро найти общий язык и со старыми гирдовцами, и с новыми военными инженерами из ВВИА РККА.

– В нем поражала его внутренняя культура, знания, эрудиция как в технике, так и в гуманитарных науках, – вспоминал Тихонравов. – С ним было чрезвычайно приятно разговаривать...

– Мне лично в жизни не приходилось больше встречать таких собранных людей, умеющих организовать не только свою работу, но и работу своих помощников. Когда потом я читал «Хождение по мукам» Алексея Толстого, то часто думал о том, что Рощин похож на Лангемака, – вторил Тихонравову Победоносцев.

– Георгий Эрихович был прекрасным оратором, владел литературным языком и его выступления приятно было слушать. А еще лучше он писал, – говорил Глушко.

Очевидно, и Королев подпал под обаяние личности Лангемака. Королев высоко ценил знания, профессионализм, внутреннюю дисциплину – здесь у Лангемака было чему поучиться. Единственно, чего никак не мог Королев – просто в силу своего темперамента – принять в Лангемаке, так это его особую, очень вежливую и чуть-чуть высокомерную иронию, очевидно, унаследованную им от морских офицеров старой школы, которые полагали всех прочих военных (а штатских – тем более!) хоть на полдюйма ниже себя. Читая отчет совсем молоденького, только что пришедшего с мехмата Миши Дрязгова, который по собственному наитию после каждой формулы непременно ставил точку с запятой, Георгий Эрихович спрашивал с рассеянной улыбкой:

– Скажите, пожалуйста, Михаил Павлович, а другие знаки препинания Вы, очевидно, просто не уважаете?

Но тут же, взглянув на залитое краской лицо Дрязгова, старался смягчить свой укол:

– Вы не возражали бы, если бы Вашу работу мы сумели бы опубликовать? – Лангемак редактировал сборник трудов РНИИ, напечататься в котором для молодого инженера было большой честью.

На такие пассажи Королев был не способен. Доведись ему, он бы спросил Дрязгова:

– Какого черта вы наставили везде эти дурацкие точки с запятой?!

Лангемак никогда не поминал даже черта, не говоря о других персонажах, населявших лексикон выпускников школы мичманов.

Именно такой человек и нужен был для спокойствия РНИИ. Лангемак сумел утвердить на техсовете, где он регулярно председательствовал, такой план работы института, который в общем, всех устраивал, а если кого-то (Королева, например) по каким-то частностям и не устраивал, сумел доказать необходимость временных жертв. Когда все сидели по своим комнатам, думали, считали и чертили, споры могли возникать чисто творческие, благотворные. Сыр-бор разгорался, когда начинали делить загрузку опытного производства, но и тут Лангемак со своей мягкой иронией, никогда не выражая даже тени неуважения к чужой тематике, умел отыскать вроде бы опять всех устраивающую золотую середину. Когда раньше распоряжения исходили от Клейменова, они часто вызывали раздражение еще и потому, что Клейменова в ракетных делах считали человеком некомпетентным. В Лангемаке все признавали специалиста, несогласие с ним могло вызвать сожаление, досаду, даже злость, но все эти чувства лежали уже как бы в иной плоскости взаимоотношений. Они могли привести – и приводили! – к ожесточенным спорам на техсовсте, но не к склокам. И действительно, страсти постепенно стали остывать, и вся институтская жизнь постепенно стабилизировалась.

Перед корпусом разбили цветник, наняли специально садовника, который за ним ухаживал, расставили скамейки, отдыхали там после обеда, а иногда даже проводили собрания. Столовую организовали прямо на территории института. Руководил ею некий Барабошкин, большинство считало, что «Барабошкин кормит хорошо» и «лучше Барабошкина все равно ничего не найдем».

Ленинградцы получили многоквартирный дом на Донской улице. Знакомых у них в Москве было мало, и чреда новоселий превратилась в чреду вечеринок сослуживцев, на которых за выпивкой и патефоном противоречия стирались, недоразумения разрешались и обиды улетучивались. Жить Стало как-то веселее, особенно бывшим гирдовцам, у которых инженерная ставка подскочила с 80 рублей до 350! Примерно столько платили в знаменитом ЦАГИ.

Наладили дело с транспортом. Теперь были грузовики с крышей и скамейками, которые каждое утро забирали ленинградцев с Донской и москвичей с Новинского бульвара и Сухаревки, везли в Лихоборы. Клейменов получил квартиру в Доме правительства на набережной и ездил, конечно, не на грузовике, а на персональном «форде». А Королев – на грузовике. Но он не завидовал ему. Королев искренне начинал верить, что все, наверное, к лучшему, потому что освобождение от административных забот позволяло теперь ему все ближе и ближе подбираться к живому и любимому делу, все больше засасывало оно его чувства и мысли и превращало жизнь в то высокое и постоянное напряжение, желаннее которого ничего для него на свете не было.

22

С назначением Лангемака главным инженером тематика РНИИ была окончательно продумана и утверждена. Определилась структура. Примерно четыреста сотрудников РНИИ, кроме плановиков, АХО и мастерских, были разбиты на четыре неравных отдела. Первый был самым многочисленным и занимался пороховыми снарядами. Второй, где теперь работал Королев, – жидкостными ракетами. Из заместителя начальника института Королев, слетев на несколько административных ступенек, превратился просто в старшего инженера. Над ним оказались не только Клейменов и Лангемак, появились и непосредственные начальники: отделом руководил Алексей Стеняев, сектором – Евгений Щетинков. Стеняев – один из недавних выпускников Военно-воздушной инженерной академии, не так чтобы уж очень большой специалист по жидкостным ракетам, но человек не без организаторского таланта. Надо отдать должное Клейменову и Лангемаку – они узаконили в РНИИ правило, согласно которому руководителем того или иного подразделения не обязательно должен был быть самый знающий и опытный специалист. Такому специалисту надо было создать максимально благоприятные условия для непосредственной его работы, а не отвлекать на административно-хозяйственные хлопоты. При этом его ставка могла быть выше, чем у его формального начальника. Конечно, и Королев, и Глушко, и Тихонравов понимали в жидкостных ракетах больше Стеняева. Точно так же у пороховиков: ленинградского профессора Петрова, а затем опытного москвича Победоносцева сменил хороший администратор Глухарев, а у Дудакова – лучшего специалиста третьего отдела, который занимался твердотопливными ускорителями для самолетов, начальником был поставлен Зуйков – тоже из недавних выпускников ВВИА.

Наконец, в четвертом отделе работали химики, которые занимались ракетными порохами, готовили свои адские смеси на маленьком пороховом заводике в Софрино.

Однако не будем лукавить: очевидная разумность подобной кадровой системы имела и другое объяснение, о котором не принято было говорить, но о котором знали все. Во главе отделов должны были стоять люди партийные, еще лучше – военные, с которых можно было в случае чего спросить со всей партийной строгостью, которым можно было не просто приказать, но приказать командирским голосом. Победоносцев называл их «комиссарами при командирах». А командирами не на бумаге были как раз настоящие специалисты. Конечно, приказывать им было труднее. Ну, прижал ты его, а он взял и ушел в другое место, в ЦАГИ например. Хороший работник – трудноуправляем, ибо знает себе цену, смело критикует, не боится гнева начальства, да и вообще, кого боится хороший работник? Только того, кто мешает ему быть хорошим работником. А значит, руководить им трудно. Никак в умах человеческих уже на 17-м году Советской власти все не разграничивались два понятия: руководить и принуждать. Увы, и Сергей Павлович Королев – сын своего времени, не всегда эти понятия отличал, но об этом разговор впереди... Клейменов понимал, что идейно выдержанные партийцы из военной академии в решении принципиальных научно-технических вопросов института будут слабоваты. Поэтому действительными членами образованного уже в 1935 году научно-технического совета были все-таки в основном специалисты – «мозги РНИИ»: Лангемак, Королев, Глушко, Победоносцев, Тихонравов и Дудаков.