Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

– Давай, давай, Тимоша! Нажми еще! – торопил Михаил Александрович.

Волки, наконец, услыхали рокот машины и бросились наутек. Шофер резко затормозил. До убегавших хищников было метров полтораста.

– Кто хочет стрелять из винтовки? – предложил Михаил Александрович свой голланд-голланд, уже уложивший не один десяток волков.

– Давайте я! – вызвался Максим.

Он довольно долго, как нам показалось, прицеливался.

Прогремел выстрел… второй… третий. Вздымая комочки земли, пули ложились в стороне от цели. Перепуганные хищники изо всей силы неслись к соседним холмам, среди которых, по словам Ахмета, был глубокий овраг.

– Жми, жми, Тимоша! – торопили мы.

Но догнать убегающих волков не удалось: пересеченная местность не позволяла развить достаточную скорость. Стая заметно удалялась от нас и вскоре скрылась в овраге.

– Эх, мы… – с досады вырвалось у меня. – В руках были волки, а взять не сумели.

– Да, Максим, сплоховал ты, – упрекнул его и Шолохов.

– Так я ведь уже лет пять винтовки в руках не держал, – оправдывался смущенный охотник.

– А зачем брался стрелять? Жадюга! – распекал его Тимоша.

– Ну что ж, досадно, конечно, что не удалось, но горевать не будем, – махнул рукой Шолохов, который, как я уже не раз наблюдал, довольно спокойно относился к подобным неудачам.

…Через несколько дней Ахмет сообщил удивившую нас новость: заместитель директора совхоза Султанов верхом загонял двух волков. Его оружие – только нагайка, в наконечник которой вшит кусочек свинца. Догнав хищника, охотник старается ударить его по морде или по голове. После удачного удара волк останавливается или резко замедляет бег. Тогда уж его судьба решена.

– Это я понимаю! Настоящий охотник, а вы… – шутила Мария Петровна.

– Да, ничего не скажешь, волчатники из нас плохие, – в тон ей ответил Михаил Александрович.

– Сегодня я на охоту не поеду, – заявил на следующее утро Михаил Александрович, – мне надо готовить к переизданию «Тихий Дон». Необходимо внимательно просмотреть роман. А вы с Марией Петровной поезжайте в степь, разведайте, куда гуси на кормежку летают.

Возвратившись после полудня на стан, мы застали писателя в палатке. Открыв боковое окно, он сосредоточенно читал книгу, делая карандашом какие-то пометки, что-то вычеркивая.

– И надо же придумать такое! – громко рассмеялся Михаил Александрович, прочитав вслух какую-то «цветастую» фразу, и тут же вычеркнул ее.

– Надо, чтобы наши дочери могли читать книгу не краснея, – говорил писатель, внося какие-то изменения.

– Ну, на сегодня хватит, – отодвинул он бумагу в сторону. – Расскажите, что вы видели?

Мы сообщили, что, по нашим наблюдениям, больше всего гусей летает на поля соседнего конезавода, где мы видели сотни стай.

– И убили парочку гуськов? – вопросительно взглянул на жену Шолохов.

– Нет! Мы не стреляли даже. Оставили дичь для тебя, – отшутилась Мария Петровна. – Решили не пугать.

– Вот как! Правильно. Завтра утром мы еще раз проверим то поле, а вечером отсидим на нем зорьку.

…Утром, с восходом солнца, мы поехали туда, куда с Челкара летели гуси. Озеро осталось уже километрах в тридцати сзади, а гуси все летят и летят. Лишь миновав усадьбу конезавода, птицы начинали кружиться над полями и над одним из них постепенно снижались. Некоторые стаи сразу снижались, а другие довольно долго облюбовывали для себя место: то присаживались на минутку, то снова взлетали и кружили, пока не находили нужную им «загонку». Вскоре все огромное овсянище было усеяно гусями.

– Ну вот и нашли, – радовался писатель. – Что будем делать?

Мнения разделились. Некоторые, среди них Мария Петровна, предлагали сразу ехать к гусям, надеясь, что всполошенные птицы начнут перелетать, кружиться над полем, и какая-нибудь стайка может приблизиться на выстрел. Михаил Александрович был другого мнения: не стоит пугать птиц, лучше понаблюдаем издали. Тогда непуганые гуси часа через два спокойно улетят на озеро, а к вечеру снова вернутся на это же поле. Мы тем временем подыщем подходящее место для засидки.

– А старый гусятник как думает? – поинтересовался Михаил Александрович, обращаясь ко мне.

– Вполне согласен: сейчас гусей пугать не следует.

– Так и порешим!

Устроившись под скирдой сена, мы издали наблюдали за гусями. Многие птицы ходили по стерне, отыскивая упавшие на землю во время уборки метелки и зерна овса. Другие ковырялись в кучах высыпанной комбайнами соломы, а часть из них, видимо, сидела неподвижно, нежась на солнце. Часам к одиннадцати утра гуси, громко перекликаясь, стая за стаей взлетели, направляясь в сторону Челкара. В течение нескольких минут поле опустело.

На овсянище было множество копешек соломы, оставшейся после уборки, попадались кольцевидные канавы, которыми когда-то окапывали (опасаясь степных пожаров) стога сена. И мы не стали, как до этого обычно делали, копать себе ямок.

Вблизи от облюбованной засидки Михаил Александрович расставил вырезанные из фанеры гусиные профиля – фигуры птиц в разных позах: одни, согнув шею, как будто кормятся, другие, подняв головы, будто следят, что делается вокруг, третьи спокойно сидят. Часам к четырем пополудни в небе над Челкаром появились какие-то темные облачка, которые вскоре оформились в стройные клинья – гуси шли с озера на поля. Примерно через пятнадцать – двадцать минут они должны были приблизиться, где мы с нетерпением ждали их.

С первых же минут выяснилась досадная наша ошибка, мы не учли, что гуси недоверчиво относятся ко всяким ямам и канавам, в которых могут скрываться охотники, и обходят их на большой высоте, присаживаясь подальше от таких мест. Недоверчиво отнеслись птицы и к расставленным Шолоховым профилям, не только не присаживаясь к ним, а даже и не подлетали близко. Похоже, что в непомерно больших, раскрашенных в серовато-оранжевый цвет профилях гуси без труда разгадали обман.

Поняв, в чем дело, Михаил Александрович перебежал в другое укрытие, подальше от профилей. Оно оказалось более счастливым. Вскоре удачным выстрелом он снял одного гуся. Моя неглубокая канавка оказалась совсем несчастливой. Гуси, приметив с высоты мою распластавшуюся фигуру, шарахались прочь. Подумав, я решил перебраться в покинутую Михаилом Александровичем засидку. Но без толку.

Предавшись грустным размышлениям о превратностях охотничьей судьбы, я не заметил, как подъехали двое верховых казахов.

– Эй! Вон там утки… Чего зеваешь, стреляй! – указывали они на профиля.

«Ну вот еще пугала подъехали», – досадовал я, стараясь быстренько отделаться от незваных гостей. Но всадники, видимо, не понимали меня и, лишь подъехав вплотную к профилям, сообразили, в чем дело. Постояли немного, посмеялись и, к великой моей радости, удалились, а я возвратился в свое первое убежище. Но и там стрелять не пришлось, в то время как товарищи подстреливали. Начинало вечереть. Гуси, встревоженные выстрелами, раньше обычного покидали поля.

Но вот на меня налетела стайка. Два неудачных выстрела – и птицы ушли. В это время на Михаила Александровича налетел гусь. Он шел очень высоко. Увидев, что охотник целится, я не выдержал: «Не стреляйте, безнадежно!» Но выстрел прогремел, и, к моему великому удивлению, гусь, сложив крылья, камнем полетел вниз. Стукнувшись о землю, птица высоко подпрыгнула и, распустив крылья, замерла. Мы поздравили охотника с на редкость удачным выстрелом. Он и сам был удивлен.

– Хотел проверить новое ружье английского мастера Пердея. На гусиные охоты я его еще не брал. Похоже, что англичанин бельгийцу Лебо не уступает.

– Сколько же дробин в него попало? – интересовалась Марья Петровна.

– Ни одной не видно! – удивленно воскликнул Тимоша.

– Может, он с перепугу от разрыва сердца умер, – пошутил Шолохов.

Мы решили уже на стану произвести более тщательную проверку. После того как птицу общипали, удалось обнаружить у нее на голове единственную дробинку.