Княгиня Ольга

События последних полутора лет в жизни Ольги — 968-го и первой половины 969-го — во многом кажутся необъяснимыми. Разгром Хазарии, а затем и Дунайской Болгарии изменил карту Восточной Европы, привел к невероятному смешению племен и народов. На короткий миг на границах Руси словно бы повторилась картина всеобщего переселения народов, только в меньших масштабах. Византийские, русские и арабские писатели этого времени застают руссов и их соседей совсем не там, где им надлежало быть. Святослав действительно увел на Дунай «все молодое поколение» руссов. Вместе с мужчинами сюда же ушла и часть женщин: по свидетельству византийских источников, они, переодетые в мужское платье, даже участвовали в сражениях наравне со своими мужьями. А значит, руссы и в самом деле намеревались надолго, а может быть и навсегда, обосноваться здесь. Причем речь шла о наиболее деятельной части населения. Но в то же самое время, в том же 968/69 году, какие-то неведомые руссы обрушились совсем на другие земли, лежащие по другую сторону от Руси, — на Волжскую Болгарию, землю буртасов, Итиль и остатки кавказских владений Хазарского каганата! Русь словно бы разверзлась, раскололась, выбросив из своих пределов десятки тысяч вооруженных людей, сеющих смерть и разрушение почти одновременно и к югу, и к юго-западу, и к востоку от своих границ. Но кто же тогда остался в самом Киеве? Какими силами располагала сама Русь? А ведь враги у нее имелись, и очень грозные. Так уж случилось, что русские рати громили в те годы совсем не тех, кто в действительности угрожал их землям. И если византийские и арабские авторы упоминают руссов на Дунае и Волге, то русские летописцы под тем же 968/69 годом застают на Руси бесчисленные орды печенегов, вознамерившихся захватить Киев, — тех самых печенегов, которых примерно в это же время византийцы считали союзниками Святослава! Картина едва ли не апокалиптическая. Она была бы невозможна в годы правления Ольги, которой и в самом деле так не хватало ратных подвигов и воинской славы. Но может быть, именно поэтому Русь избежала при ней тех потрясений, которые пришлись на княжение ее овеянного воинской славой сына?!

О нашествии печенегов на Киев — последнем значимом событии в жизни княгини Ольги — «Повесть временных лет» сообщает под 6476 (968/69) годом. Но если приноравливаться к хронологии болгарских войн Святослава, как они описаны византийскими авторами, то речь должна идти о несколько более позднем времени — весне или начале лета следующего, 969 года [206].

Несомненно, перед уходом на Дунай Святослав заключил с печенегами мир, но это был мир, во-первых, не со всеми печенегами (что было попросту невозможно), а во-вторых, мир не слишком прочный, ибо к прочному миру печенеги вообще не имели склонности, легко нарушая любое соглашение, если пожива казалась слишком доступной. Своей неукротимой жестокостью и стремительностью они внушили ужас всем, кто сталкивался с ними. Нападая внезапно, они огнем и мечом проходили по городам и селениям, убивая тех, кто противился им, и уводя в плен тех, кто сопротивляться уже не мог, — мужчин и женщин, девушек, юношей, детей. Сами же они были неуловимы для противника, ибо постоянно меняли свои кочевья и не имели крепостей, которые можно было бы осадить или захватить. «Наиболее жестокими из всех язычников», «народом с кровожадными глазами», «наихудшим и жесточайшим» из всех, живущих на земле, называл их немецкий епископ-миссионер Бруно Кверфуртский, побывавший в их землях в самом начале XI столетия ^{308}. «Многочисленное кочевое племя, которое пожирает вшей, возит с собою жилища и большую часть жизни проводит в повозках», — так с отвращением описывал печенегов византиец Лев Диакон ^{309}.

Русь была особенно беззащитна перед этими свирепыми степняками, ибо в середине X века их кочевья располагались всего в одном дне пути от ее южных границ. Зато русские знали печенегов гораздо лучше, нежели византийцы или тем более немцы; они непосредственно общались с ними, торговали, заключали мир, обменивались заложниками. Удивительно, но в отзывах русских летописцев о печенегах мы не найдем ни того панического ужаса, ни того отвращения, которые присутствуют в процитированных выше свидетельствах немецкого и византийского авторов. Русские относились к печенегам как к достойным, хотя и очень опасным врагам, с которыми, однако, можно и нужно находить общий язык.

Летопись так рассказывает о первом печенежском нашествии на Киев: «В лето 6476 (968/69) пришли печенеги на Русскую землю впервые [207], а Святослав был в Переяславце. И затворилась Ольга во граде с внуками своими, Ярополком, Олегом и Владимиром, в граде Киеве. И обступили печенеги город в силе великой, бесчисленное множество около града, и нельзя было людям ни выбраться из города, ни вести послать…» ^{310}

Среди историков утвердилось мнение, согласно которому нашествие печенегов на Киев явилось следствием дипломатических усилий Константинополя: стремясь отвлечь внимание Святослава теперь уже от Болгарии, греки будто бы подтолкнули их к войне с Русью. (Примерно так учил поступать правителей Ромейской державы император Константин Багрянородный в середине X века.) Однако подобная трактовка событий не кажется единственно возможной. Печенеги вполне могли действовать и сами по себе. Они, несомненно, знали о том, что Святослав находится далеко от границ Руси, а потому чувствовали свою полную безнаказанность. Но их нападение действительно было согласовано по времени с начавшимся конфликтом между Византией и Русью.

Это был не просто набег. Печенеги подвергли Киев настоящей осаде, которая продолжалась не день и не два, но много дольше. Как следствие в Киеве начался жестокий голод. «И изнемогли люди голодом и жаждой», — свидетельствует летописец.

С этого печенежского нашествия начинается череда бесконечных русско-печенежских войн, продолжавшихся без малого столетие. Угроза печенежских вторжений будет преследовать внука Ольги князя Владимира, который однажды, после одного из неудачных сражений с ними, едва не попадет в плен. Печенеги будут осаждать Киев и в годы княжения Ярослава Мудрого. Но никогда столица Руси не окажется столь беззащитной, столь беспомощной перед степными кочевниками, как в этот год — год великих побед Святослава на Дунае.

Самое страшное для осажденных заключалось в том, что у них не было возможности сообщить о случившемся Святославу. Казалось, город был обречен. Правда, через какое-то время к противоположной стороне Днепра подошла дружина Претича, одного из воевод Святослава, оставленных им на Руси. Воины остановились в виду Киева. Но помочь осажденным они не могли. Дружина Претича была слишком мала. К тому же воевода не знал о том, что происходит в Киеве. Он мог надеяться, что горожане дали знать Святославу о случившемся, и потому терпеливо дожидался князя.

Ольга, уже больная, оказалась бессильна что-либо предпринять. Ни дружины, ни даже возможности связаться с сыном или его воеводой у нее не было. Из близких к ней людей не нашлось никого, кто смог бы встать во главе города.

Ей оставалось только одно — молитва. «Божий ведь Промысел ведает, как благочестивых избавлять от напасти, — рассуждал позднейший московский книжник. — Так и праведную Ольгу храня, Бог внял молитве ее и укрыл ее от всякого зла». Но так писал он, зная о конечном спасении Киева и княжеской семьи. Во время самой осады судьба города и всех находившихся в нем людей и вправду висела на волоске, и можно сказать, что их спасло чудо.

Власть, выпавшую из рук княжеской семьи, подхватило вече. Две ветви власти — как это бывает в критические минуты — поменялись местами. Собравшиеся на вече люди сами решили судьбу города, и решение это должно было стать трагическим и для них самих, и для княгини и ее внуков: наутро город решено было сдать печенегам. «Сдадимся — может, кого убьют, а кого и в живых оставят; всё равно ведь от голода все умираем», — наверное, так или примерно так рассуждали киевляне ^{311}.