А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников

На следующий день русским удалось обнаружить девочку лет семи или восьми, о которой посланнику дана была особая записка, и освободить ее с большим трудом. Он отнесся к ней как к родной дочери.

После трехдневного отдыха в Казвине мы выехали из этого города в сопровождении Мирзы-Набби и значительного числа всадников. Принц предоставил в наше распоряжение нескольких своих офицеров, с тем, чтобы они помогли нам в деле реквизиции.

В Рассиабаде, селении Казвинского округа, мой начальник имел случай выполнить одно щекотливое поручение, возложенное на него Аббасом-Мирзой накануне его отъезда. Рустем-бег, по обыкновению, взыскивал деньги за провиант, которого ему не требовалось, и за предметы, которых нельзя было поставить; его претензии выразились в сумме 11 туманов. Подвергавшиеся подобному обложению обычно старались отделаться меньшим, независимо от того, были ли они в состоянии удовлетворить требование или нет. Таким образом, один старик, вместо одиннадцати туманов, принес семь. Раздраженный этим Рустем бешено ударил его, в порыве гнева, по голове. Подобное самоуправство вызвало что-то вроде возмущения между поселянами, и их неистовые крики были услышаны посланником, который вышел из своего помещения, чтобы узнать о причине шума. Тогда хан сообщил ему, что старик доставил Рустему меньшую сумму, нежели та, какая требовалась в виде возмещения за недостающие припасы, за что и был жестоко избит. Грибоедов оказался весьма удивленным таким поступком своего доверенного, сказал, что он в первый раз слышит об этом, и упрекнул хана, почему он не донес ему ранее об этих проделках. Хан полагал, что это было небезызвестно его превосходительству, тем более что так было заведено с самого начала путешествия и что его секретарем ведется счет всем суммам, переданным Рустему, доходящий до 160 туманов. Грибоедов изъявил свое неудовольствие и сказал даже, что намерен, на обратном пути из Тегерана, возвращать на каждой остановке неправильно взысканные деньги. Хан счел этот момент удобным для исполнения приказаний Аббаса-Мирзы, изложенного в таких выражениях:

"Засвидетельствуйте г-ну Грибоедову то чувство удовлетворения, какое я испытываю при сношениях с ним, вследствие его способа ведения дел. Ознакомившись с его дарованиями и опытом, я убеждаюсь, что сам он не сделает ничего, что могло бы нарушить доброе согласие, существующее между обоими правительствами; однако я не питаю подобного доверия к сопровождающим его лицам. В их религиозных и личных настроениях я усматриваю огорчительное враждебное расположение, которое меня пугает. Убедите его держать их в строгом повиновении; он, вероятно, помнит, как, немного лет тому назад, я был вынужден просить об отозвании Дадаш-бега из Тавриза, где он мучил жителей постоянными притеснениями. Рустем-бег также весьма злой человек, и я крайне опасаюсь, чтобы он и ему подобные не втянули г-на Грибоедова в прискорбные распри и раздор".

Это предостережение было принято его превосходительством весьма благосклонно; он обещал, по возвращении своем из Тавриза, уволить находящихся у него в услужении армян и грузин, прибавив, что до этого времени он принужден сохранить их при себе.

При этом случае я имел честь снискать полное расположение Грибоедова. Едучи верхом, он часто разговаривал со мной. Однажды разговор коснулся того, как трудно держать подчиненных в должном повиновении; я обратил его внимание на то, что прислуга в Персии обязана относиться к своим господам с большой почтительностью и что это обыкновение имеет свои ощутительные выгоды, что оно не позволяет им забывать своего места и внушает им большое уважение и почтение к другим. "Англичане, — прибавил я, — с которыми мне случалось в разные времена быть в тесных отношениях, отлично понимают эту отрасль домашней дисциплины". Я привел ему в пример, что прислуга английского посольства, хотя и весьма многочисленная и разноплеменная, настолько хорошо дисциплинирована, что там редко кто-либо отваживается на предосудительный поступок, столь обыкновенный для челяди знатных сановников [5].

Мы достигли наконец окрестностей столицы, но, вместо того чтобы направиться из Селлимании прямо в Тегеран, мы остановились в деревне Кенд, в 8 милях от него, с целью надлежаще подготовить въезд посланника. Все оделись в лучшее платье; были выбраны четыре илипятькрасивейшихлошадей, чтобы предоставить их его превосходительству. Церемония должна была произойти в воскресенье 5–го реджеба, когда солнце находилось в созвездии Скорпиона, что считалось неблагоприятным знамением. Я указал хану на это мрачное обстоятельство, тяготевшее над нашим въездом. Он ответил мне на это, что франки не верят астрологии, поэтому уговаривать их отложить въезд, ссылаясь на такую причину, было бы напрасной тратой слов.

Не доезжая двух или трех миль до города, мы встретили нескольких придворных конюхов, которые вели богато разубранных лошадей, нескольких скороходов и значительное число другой прислуги. Это прибавление к штату посольства сообщило кортежу еще большую внушительность. Принять посланника было поручено Могаммед–Велли–хану, начальнику Афшарского округа, ехавшему во главе значительного кавалерийского отряда. Его сопровождали двое его родственников: Амманула и Габбидулахая, выдающиеся офицеры, за которыми следовал другой отряд, под начальством Мирзы-Могаммед-Али-хана, министра губернатора, принца Али-шаха, а за ними тянулось множество почетнейших жителей.

Посланник остановился в прекрасном доме покойного Могаммед-хана-Замбор-Экчи-баши, великолепно приготовленном для приема, с баней и всевозможными удобствами. В главных комнатах были расставлены подносы с плодами, сластями и вареньями. В доме находилось несколько отдельных больших и малых помещений, и потребовалось немало времени, чтобы разместить всех членов посольства соответствующим образом. Мирза-Абул-Гусселя-хан, племянник министра иностранных дел, был назначен исправлять должность мехмандаря. В течение всего дня он находился в беспрерывном движении, следя за точным выполнением приказаний начальства. Посланнику был назначен почетный караул, состоящий из отряда фураган [6], в числе 80 человек, под командой Могаммед–Али–Султана; его брат Гади–Бей, начальник этого отряда, ежедневно поверял караул. Сверх того, для услуг его превосходительства было отряжено 15 шахских феррашей, которых разместили на переднем дворе, для того чтобы они отгоняли назойливых любопытных. Хан был помещен в посольстве вместе со мной, хотя его обязанности мехмандаря л прекратились с момента нашего въезда в Тегеран.

На следующий после приезда день посланник сделал свои первые официальные визиты; он начал с Мирзы–Абул–Гассан–хана, министра иностранных дел, одного из важнейших сановников государства, потом посетил и других крупных чиновников, по положению почти равных этому министру: Мирзу–Могаммед–Алл–хана, брата его Мотаммед–Бакер–хана и Махмуд–хана, капитала гвардии и обер–церемониймейстера; все было выполнено достодолжным образом; в тот же день его превосходительству было доставлено значительное количество плодов, варенья и сладостей.

Весь церемониал представления шаху был разработан с общего согласия и имел место в среду, в 8–в день месяца реджеба. Около полудня обер–церемониймейстер Махмудхан прибыл за посланником, чтобы сопровождать его во дворец; для большего почета при нем была свита из 8 нессекчиезов, 15 зарший и 11 феррашей; Грибоедов сел на лошадь из придворных конюшен, приведенную конюхом шаха. Пока процессия медленно тянулась но бесконечным базарам столицы, торговцы приветствовали посланника по-европейски, стоя и обнажив голову, и, когда он проезжал внутренние дворы, приближаясь к зеркальному залу, где шах восседая на троне во всем блеске своего величия, сановники его величества пребывали в почтительном благоговении. Я мог следовать за Грибоедовым только до ворот сада зеркального зала, откуда он и вышел спустя 50 минут. Я узнал, что он вручил шаху свои верительные грамоты и что церемония вызвала общее удовлетворение; однако некоторые шептались по поводу того, что Грибоедов слишком долго оставался перед его величеством сидя. Шах был в короне, и на нем были самые прекрасные его драгоценности; тяжесть их до того утомила его величество, что по окончании аудиенции он поспешил освободиться от этих блестящих знаков шахского величия.