Ибсен. Путь художника

Точно так же пытались интерпретировать слова Болетты относительно странного поведения мачехи — в этих словах находили доказательство того, что доктор Вангель прописывал Эллиде наркотики. Эллида и впрямь ведет себя порой странно и оказывается подверженной резким переменам настроения, но причины для этого совсем иные.

«Женщина с моря» с самого начала почиталась весьма мрачной драмой — и небезосновательно. Крылатыми стали слова Кнута Гамсуна, опубликованные в журнале «Samtiden» 1890 года, о таинственности поэзии Ибсена и его «наивысшем безумии».

Вместе с тем эта драма является одной из самых реалистических в творчестве Ибсена. Порой она даже слишком прозрачна в своей символике. Банальным морализаторством могут показаться слова о свободе и ответственности, звучащие в финале драмы. И сам этот финал, в котором чудесным образом разрешаются проблемы Эллиды, выглядит не совсем убедительно. Георг Брандес был одним из тех, кто выразил сомнение в таком разрешении конфликта: «Есть некоторые черты в характере этой совершенно фантастической женщины, которые делают неубедительным ее выбор в пользу ответственности и долга». И действительно, есть основания говорить, что Ибсен представляет все перипетии в жизни Эллиды чересчур уж сглаженными и стремительно приходящими к развязке, которая кажется нарочитой, какой-то запрограммированной.

Темная сторона произведения связана в первую очередь с личностью Неизвестного, с символикой моря и психикой Эллиды, с амбивалентностью ее жизни. Трудно сказать однозначно, является эта драма реалистической или же символистской. Мрачности прибавляет то обстоятельство, что временами символически-психологический план и план достоверно сымитированной реальности как будто смешиваются в душевной драме Эллиды. Появление иностранного моряка на сцене, этого призрака из прошлого Эллиды, из ее юности, создает определенную трудность для натуралистической театральной традиции, для актеров и режиссера.

Очевидно, что Ибсен значительно расширяет границы реалистической эстетики. В одном из писем он говорит: «Здесь у меня иное направление, чем прежде. Здесь я иду по совершенно новому пути». Нечто подобное он, кстати, говорил несколькими годами ранее о «Дикой утке». Возможно, он имеет в виду, что «Женщиной с моря» он сделал шаг вперед — к сочетанию реализма (то есть имитации реальности) и символизма, при наличии общей, довольно расплывчатой границы.

Но с другой стороны, не стоит преувеличивать психологически-символический аспект этой драмы. Совершенно ясно, что Неизвестный должен быть физически реальной фигурой для окружающих — точно так же, как и для Эллиды. Сам Вангель дважды сталкивается с Неизвестным — он не только видит его, но и говорит с ним и даже угрожает ему. Видят его и обитатели городка, а Люнгстранн признает в нем американца боцмана, который, как он думал, утонул в Ла-Манше во время кораблекрушения три года назад.

Таким образом, Неизвестный является одновременно как реально существующим человеком, так и олицетворением силы, захватившей душу Эллиды. Его двойственная позиция в драме подтверждается словами Эллиды — когда она, повстречавшись с ним, просит помощи у Вангеля. Сначала она восклицает: «О, милый верный друг, спаси меня от этого человека!» Позже это звучит так: «О, Вангель, спаси меня от самой себя!»

Похоже, вопрос о реализме или нереализме этой драмы Ибсен вообще не считал актуальным. Главный вопрос заключался как раз в личности Неизвестного. Кроме того, Ибсен вводит ряд невероятных совпадений, имеющих «реалистическую» подоплеку. Особенно бросается в глаза история Люнгстранна об американском боцмане и то, как эта история переплетается с прошлой и нынешней жизнью Эллиды. Тот факт, что двое пострадавших при кораблекрушении, Люнгстранн и Джонстон, теперь находятся внутри круга Вангелей, никак нельзя назвать правдоподобным. А Неизвестный появляется вновь лишь спустя десять лет и притом в тот момент, когда Эллида вдруг начинает рассказывать о нем окружающим. В данном случае Ибсен, похоже, не озаботился тем, чтобы создать для читателей и зрителей иллюзию реальности.

Довольно нарочитым кажется и сюжетный ход Ибсена, связанный с двумя артефактами, о которых упоминается в драме. Во-первых, это картина бывшего театрального декоратора Баллестеда, изображающая фьорды и умирающую русалку, которая, словно в западне, оказалась в окружении фьордов. Идею картины подсказала декоратору Эллида, а называется она так: «Смерть морской девы». Эта картина представляет нам квинтэссенцию драмы. Она сопровождает нас вплоть до финала, когда между судьбой русалки и судьбой Эллиды проводится параллель.

Русалка, выброшенная на сушу, гибнет. Но у людей, в отличие от русалок, есть возможность выжить в непривычных жизненных обстоятельствах. Очевидно, что образ русалки — это образ самой Эллиды. Она постоянно купается среди фьордов, и Вангель называет ее «русалкой». «Русалка» и было первое, черновое название драмы.

Вступление к драме представляет нам еще одно произведение искусства, которое пока что существует лишь в замысле. Это мечта больного туберкулезом художника Люнгстранна о некоей скульптурной композиции — мечта, которой вряд ли суждено воплотиться в жизнь. (Люнгстранн и его судьба становятся иллюстрацией к основной перспективе драмы — конфликту между иллюзорным миром мечты и жестокой реальностью.)

Художник задумал изобразить молодую безутешную вдову моряка, которая спит и видит ужасный сон. Она тоскует по ночам о своем утонувшем муже. И вот ей приснилось, будто он стоит у ее постели — весь мокрый, только что вышедший из моря. Он вернулся, чтобы отомстить ей, и теперь стоит и смотрит на нее.

Люнгстранн утверждает, что все это ему довелось увидеть наяву, но позже уточняет: «Это из жизни. То есть в некотором роде». Мечта, фантазия и искусство творят мир, в котором правят иные законы, чем в эмпирической реальности. Вместе с тем мечта, фантазия и искусство могут отражать реально пережитое.

Идея создать такую скульптуру возникла у Люнгстранна под впечатлением одного эпизода, который случился на борту корабля три года назад. Он стал свидетелем того, как некий человек пришел в ярость, прочитав в газете сообщение о бракосочетании кого-то с кем-то в Норвегии.

И когда Люнгстранн задумал создать такую скульптуру, на Эллиду его идея оказывает весьма странное действие. Ведь это ее собственная история. Это знак того, что ее душевные проблемы начались в тот самый момент, когда Неизвестный прочел о ее намечавшемся бракосочетании:

Она и раньше говорила, что ей так и не удалось избавиться от темной власти Неизвестного — его «непонятной власти над душой». В том и заключается тайна этого «ужасного человека». Эллида в равной степени чувствует и свое влечение к нему, и свою странную связь с ним. Особенно она подчеркивает собственное бессилие.

Вангель вынужден признать, что этот человек по-прежнему обладает некоей властью над Эллидой. Эллида связывает Неизвестного с морем и, как это ни странно, со своей личной свободой. Таков парадокс ее внутреннего мира — парадокс, который она сама не может полностью осознать, но который Ибсен делает лейтмотивом ее истории.