Склонен к побегу

В полку МВД, который охранял нашу спецбольницу, произошло подряд два события. Одно из них было убийство.

В одно воскресное утро, воспользовавшись отсутствием врачей, я пошел с разрешения санитара в рабочую камеру и начал партию в шахматы с Дьяченко. В друг за окном, откуда были видны и вышка с часовым и запретка, раздался звонкий выстрел. Мы все бросились к окну и увидели лежащего под вышкой часового. Под ним постепенно расплывалась лужа крови. Сперва к телу подбежали люди, но когда они отошли, труп остался лежать на прежнем месте, и лежал там почти целый день. А тем временем вооруженные автоматами солдаты начали прочесывать территорию военного завода, граничащего с нашей больницей и казармами полка.

Мой знакомый надзиратель, едва придя вечером на смену, с готовностью рассказал мне все. Оказывается, по невыясненной еще причине, разводящий застрелил часового, а сам бежал. Солдаты, которых мы видели из окна, были посланы на поиски убийцы.

Другое происшествие было еще серьезнее. Моего надзирателя утром никто не сменил на его посту. Заметив это, я подошел к нему и спросил, «платят ли ему сверхурочные?»

— Сегодня — не до шуток, — ответил он. — Ночью наш полк подняли по тревоге и в полном составе отправили в Днепродзержинск на подавление народных волнений. Поэтому сменить меня некому.

— Что-о-о? — удивился я. — Восстание на родине Брежнева?

— Тише! Тише! Что вы так громко? Напрасно я сказал вам! — и курсант пугливо отвернулся от меня.

С этого дня я больше не видел своего знакомого. Вообще-то надзирателей иногда меняли, чтобы они не привыкали к одному месту и не знакомились близко с заключенными. Но в данном случае, он наверно сам попросился на другой этаж, раскаиваясь в том, что сказал мне. Но и без него поползли слухи. Уже от санитаров я узнал, что в Днепропетровске были подняты по тревоге все воинские части и все они отправлены в Днепродзержинск.

А там произошло вот что: в одной семье справляли свадьбу. Пьяный гость вышел на улицу проветриться и был задержан проезжавшим милицейским патрулем. Его посадили за решетку в этой же машине и дверь закрыли на замок. Пьяный закурил в машине и от его спички вспыхнула канистра с бензином, находившаяся зачем-то тоже за решеткой. Пьяный стал стучать в кабину к шоферу, которая отгорожена от камеры глухой перегородкой, и требовать, чтобы его выпустили, но ни шофер, ни милицейский начальник не обращали внимания на его стук. И человек заживо сгорел.

Как-то случилось, что жители Днепродзержинска быстро узнали о случившемся. Толпа перевернула машину и убила обеих милиционеров, а потом направилась громить отделение милиции и горком КПСС. Вот тут была поднята тревога на всю Украинскую республику и хотя дальше слухи противоречили один другому, я лично думаю, что толпа не успела сделать больше ничего. Однако, этот случай как нельзя лучше иллюстрирует взрывоопасную обстановку в СССР. «Из искры возгорится пламя!» — этот большевистский ленинский лозунг стал теперь явно антисоветским.

Глава 44. Концлагерь с «человеческим лицом»

Когда радио объявило о начале войны между Израилем и Египтом, то я сразу подумал, что Москва выступит на стороне Египта, а США — на стороне Израиля и начнется мировая война. С этой вестью я направился к

Муравьеву, но заглянув в глазок его камеры, увидел, что старика бил озноб. Какая-то сила подбрасывала его вверх, зубы его щелкали, руки тряслись и он ничего не мог поделать. Я знал, что Муравьева начали снова, уже во второй раз, пытать серой. Он провинился. Санитары не пустили его в туалет и Муравьев оправился в дверь камеры. После того, как они избили его, санитары еще пожаловались на Муравьева врачам. Врачи захотели говорить с Муравьевым лично.

— Не о чем мне разговаривать с палачами! — заявил Муравьев. Тогда санитары привели его силой.

— Так вы нас палачами называете? — закричал на него «лечащий врач» майор Халявин.

— А кто вы?

— Мы — врачи.

— Врачи — те, кто восстанавливают здоровье людей. Вы же отнимаете здоровье. Значит, вы — не врачи, а — палачи!

За эти слова Муравьеву сразу же ввели серу. Теперь, увидев, как Муравьев мучается, я побежал в раздаточную, где еще оставался кипяток, и принес ему в камеру. Сосед влил кипяток в дрожащий рот Петра Михайловича и дрожь кое-как удалось унять. Однако, Муравьеву было не до сообщений о военных действиях. Но многие политзаключенные и, конечно, Фетишев, воспрянули духом. Мировая война была единственной, видимой возможностью освобождения или же быстрой смерти. В тот раз мир избежал мировой войны. То, что для всего человечества было огромной радостью, для нас, обреченных на пожизненное прозябание в коммунистическом концлагере, было разочарованием. Не меньшее разочарование вызвал у нас неоправданно теплый прием, который оказал приехавшему в США Брежневу Президент Никсон и его правительство. Все вновь увидели, что их страдания также безразличны западным правительствам, как и Кремлю.

Безисходность породила отчаяние среди заключенных и волна самоубийств с новой силой захлестнула концлагерь. Почти каждый день неведомыми путями в наши камеры проникали слухи о том, что на таком-то этаже покончил самоубийством еще один заключенный. Как правило, на прогулке слухи подтверждались. Мы видели проезжавший ПИК-апчик с откинутой задней дверцей и голые ноги трупа, торчащие из машины.

— Вот и «выписали» еще одного… — замечал кто-нибудь.

Другие молча смотрели вслед. К смерти относились спокойно. Недаром самая ходовая фраза в спецбольнице была такая: «Скоро и меня тоже выпишут „через баню“». Немало было таких, кто завидовал покойнику: для него пытки и издевательства кончились.

Несмотря на то, что администрация принимала меры предосторожности, самоубийцы находили все новые и новые способы. Мой друг Николай Ведров покончил самоубийством в новом здании тюрьмы, когда в нем уже были возведены все 5 этажей. Он закрылся в помещении, которое оборудовали для отдела кадров, и повесился на куске проволоки. Говорят, он оставил письмо.

На 3-ем этаже тоже повесился больной-заключенный. Во время построения на прогулку, он залез под койку и его не заметили. Когда другие больные ушли на прогулку, санитары, думая, что камера пустая, закрыли ее. Не вылезая из-под койки самоубийца сумел задавиться.

Другой больной на 3-ем этаже хотел повторить такой же прием самоубийства. Однако после первого случая санитары были настороже. Как только больные отправились на прогулку, дежурный санитар стал проверять под койками. Под одной из них он нашел больного с петлей на шее, но еще живого.

Сбежавшиеся на его зов санитары выволокли самоубийцу из-под койки, дали ему отдышаться, а потом били привязанного до тех пор, пока он не скончался от побоев.

Еще один больной изучил правила движения грузовиков со стройматериалами по тюремному двору и, убедившись, что шофера все время начеку, придумал верный способ. Однажды, когда строй больных остановился, пропуская медленно ползущий грузовик, он сделал шаг вперед и подложил свою голову под заднее колесо машины. Через мгновение его голова превратилась в лепешку.

Было много и других случаев самоубийств, но я думаю, хватит перечислять. Теперь о неудачах.

Неудачных попыток было еще больше. Больной нашего отделения Самофалов вынул из спинки койки железный прут. Затем он накинул себе на шею полотенце со связанными концами, вставил в получившуюся петлю этот железный прут и закрутил полотенце так туго, что оно сдавило ему дыхательные пути. Не вынимая прута из петли. Самофалов подогнул прут под себя и лег на него. Сверху он с головой закрылся одеялом. Закрываться одеялом с головой по больничным правилам не разрешалось. Увидев через глазок нарушение правил, санитар вошел в камеру и сдернул одеяло. Ему предстало совершенно синее лицо Самофалова. Медсестра вместе с дежурным врачом вернули больного к жизни. После этого на Самофалова набросились санитары. Если бы дежурила не Ирина Михайловна, а другая сестра, которая не решилась бы отбивать у санитаров их жертву, то Самофалову пришел бы конец. И то на глазах у сестры и вопреки ее самых энергичным требованиям прекратить избиение, санитары успели отбить ему почки.