Вагнер

Эпохальная встреча состоялась 4 мая 1864 года. Встретились юноша-монарх и умудренный жизнью гений-композитор; один был полон радужных надежд, другой давно утратил прежние иллюзии; один наугад стремился к несбыточной мечте, другой слишком хорошо представлял себе, чего он хочет получить от жизни. И вместе с тем они были нужны друг другу и встретились именно тогда, когда эта нужда стала особенно острой. Точно подметила В. Александрова: «Судьбе угодно было, чтобы Вагнер указал неопределенному влечению Людовика (так у автора. — М. З.) к прекрасному и возвышенному совершенно определенное гармоническое содержание и наметил ближайшую цель для деятельности короля, а Людовик II помог Вагнеру в его сложных композиторских стремлениях, в его революционной работе под флагом новых музыкальных идей» ^[418].

Мы уже говорили, что эту необычную дружбу короля и композитора невозможно по-настоящему понять вне контекста личностей обоих. Впоследствии только ленивый не будет обвинять Вагнера в том, что он цинично воспользовался благосклонностью экзальтированного монарха, человека «не от мира сего», тратил направо и налево средства, которые тот в силу умственной ограниченности «неограниченно» (да простит читатель за тавтологию) ему предоставлял, и совершенно не ценил духовную составляющую их отношений. (Версию об якобы имевшей место гомосексуальной подоплеке событий мы даже рассматривать не будем ввиду ее полной абсурдности; нужно совершенно не знать Вагнера, чтобы сочинить подобный бред.) Так что же было в действительности?

Можно сказать, что 4 мая 1864 года встретились не просто два романтика, а два последних романтика. У них была одна цель: вернуть в этот пошлый мир ускользающие идеалы романтизма. Но поодиночке им это было сделать невозможно. Людвигу II нужен был духовный лидер, а Вагнеру для осуществления задуманной им эпохальной реформы не только искусства, но и всего человечества необходим был высокий покровитель, с чьей помощью он мог бы преодолеть трудности, в первую очередь материального характера. В свое время в предисловии к «Кольцу нибелунга» Вагнер в отчаянии восклицал: «Найдется ли монарх, который поможет мне поставить на сцене мои произведения?» Людвиг же как раз считал, что, поддерживая Вагнера, он исполняет свою духовную миссию по переустройству мира. Вот почему впоследствии композитор признавал, что «Кольцо нибелунга» и «Парсифаль» настолько же являются творениями Людвига, насколько и его самого.

С первого же момента их встречи король устранил между ними всякую официальность, подчеркивая тем самым, что является по отношению к Вагнеру не монархом, а поклонником его таланта, помощником и, главное, другом. Вскоре он пригласил композитора в Хоэншвангау — должен же тот увидеть воочию замок своего Лоэнгрина! До сегодняшнего дня один из наиболее знаменитых экспонатов музейной части замка — фортепьяно, на котором Вагнер исполнял для Людвига свою музыку в дни пребывания в Хоэншвангау…

Сумел ли Вагнер оценить прекрасные порывы души молодого короля? Безусловно. Об этом свидетельствуют его письма того периода. Читая переписку Людвига II и Вагнера ^[419], невольно начинаешь думать, что понятие высокой романтической дружбы навсегда ушло из нашего мира вместе с титанами духа XIX века.

Композитор чувствовал себя по-настоящему окрыленным. Он словно не верил — боялся поверить! — что подобное случилось с ним наяву, а не во сне, что после всех волнений и страданий он вдруг попал в сказку, и требовал от всех своих корреспондентов подтверждения тому, что случившееся с ним происходит на самом деле.

Так, 4 мая 1864 года, сразу после первой встречи с Людвигом II, Вагнер писал Элизе Вилле, своему последнему другу «из прошлой жизни»: «Я был бы самым неблагодарным человеком, если бы не поделился с Вами моим безграничным счастьем! Вы знаете, что молодой баварский король призвал меня. Сегодня меня представили ему; он так хорош и умен, так душевен и прекрасен, что, боюсь, жизнь его в обыденных условиях мира промелькнет как мгновенный божественный сон (курсив наш. Вспомним аналогичное предсказание в отношении императора Александра II в письме Марии Калергис. — М. З.)! Он любит меня с сердечностью и пылом первой любви. Он знает обо мне всё и понимает меня и мою душу. Он хочет, чтобы я навсегда остался возле него, работал, отдыхал, ставил на сцене свои произведения. Он хочет дать мне для этого всё, что нужно. Я должен окончить „Нибелунгов“ — он намерен поставить их так, как я хочу. Я должен быть неограниченным господином самого себя, не капельмейстером: я должен быть самим собой и его другом. И это всё он понимает так же строго и точно, как если бы мы с Вами говорили на эту тему. У меня не будет никакой нужды, у меня будет всё, что необходимо, лишь бы я остался при нем. Что скажете Вы на это? Что? Слыхано ли это? Неужели это не сон? Представьте себе только, как я тронут! Мое счастье так велико, что я совсем им подавлен. Об очаровании его глаз Вы не можете иметь никакого представления! Если бы только он жил, — он слишком хорош для этого мира!..» ^[420]

Самым главным последствием встречи композитора и короля стало то, что Вагнер вновь воскрес для творчества. Он был полон новых планов: во-первых, поставить наконец «Тристана» в Мюнхене вместо Вены; во-вторых, вернуться к грандиозному замыслу «Кольца нибелунга».

Вагнер решил просить Людвига Шнорра исполнить партию Тристана в постановке Мюнхенского придворного театра. К тому времени его былое предубеждение против певца окончательно прошло. Еще в 1862 году Вагнер услышал его в партии Лоэнгрина и с первых же тактов почувствовал, насколько велика «музыкальная магия» этого великого таланта. Композитор пригласил Шнорра провести несколько дней у него в Бибрихе, где тогда же гостил и Ганс фон Бюлов. Под руководством Вагнера и Бюлова певец прошел всю партию Тристана, что помогло ему справиться с теми вокальными трудностями, которые он первоначально считал непреодолимыми. С тех пор мечта Вагнера о постановке «Тристана» была навсегда связана с талантом Шнорра. 20 мая 1864 года композитор написал ему из предоставленной в его распоряжение усадьбы Пеллет (Pellet), расположенной близ любимого Людвигом II маленького королевского замка Берг [421] на Штарнбергском озере (Вагнер прожил в Пеллете с мая по октябрь 1864 года): «Дорогой Шнорр! Поверьте мне, мой идеал нашел свое воплощение. Нельзя себе и представить чего-либо более прекрасного, более совершенного… Юный король, весь проникнутый духовностью, человек с глубокою душою и невероятной сердечностью, открыто, пред всеми признает меня своим единственным, настоящим наставником (здесь и далее курсив наш. — М. З.)! Он знает мои музыкальные драмы и литературные работы. Кажется, никто не может сравниться с ним в этом отношении. Он является моим учеником в такой мере, как, может быть, никто другой, и чувствует себя призванным осуществить все мои планы, какие только могут быть осуществлены человеческими усилиями. К тому же он обладает всей полнотой королевской власти. Над ним нет опекуна, он не подчиняется ничьему влиянию и так серьезно и уверенно ведет правительственные дела, что все видят и чувствуют в нем настоящего короля. То, что я нашел в нем, нельзя выразить словами. И увлекательная прелесть наших ежедневных встреч всё больше и больше убеждает меня в том, что судьба сотворила для меня невероятное чудо. Итак, относительно всего этого — ни тени сомнения. У меня нет никаких титулов, никакой должности, никаких обязательств. Я только Рихард Вагнер. Король вполне разделяет мое презрение к театру, особенно к опере. Как и я, он знает, что только выдающиеся постановки могут изменить к лучшему общее положение вещей. И заняться этим делом при таких благоприятных обстоятельствах зависит всецело и исключительно от меня. Поэтому мы разработали план совершенной, по возможности, инсценировки „Тристана“. Назначить день этой постановки мы предоставляем Вам…» ^[422]