Неизбежность (Дилогия - 2)

Ночной мрак шуршал шагами часового, шелестел травами, лаял псами в деревне, плакал шакалами в распадке, шлепал одиночными каплями собирающегося дождя. Рано пли поздно дождик будет, но Филипп Головастиков этого не увидит. Сжалось сердце, когда подумал о нем. Он сделал все. что мог, отдал все, что имел, - жизнь. За Родину отдал, за нас, за меня. И за ту женщину в Новосибирске, которая, по несчастью, была его женой.

И вдруг представилось послевоенное: я женат, у меня дети, жена непутевая, вроде головастиковскоп, семья рушится, я страдаю, правда, на жену рука не подымается, но сам готов в петлю. Возможно ли такое? А почему же нет?

20

Еще ночной мрак трещал цикадами - совсем как у пас на Дону или на Черном море, в поселочке Гагра. Робко, уютно, подомашнему. И ночной же мрак сказал баском Грушпиа, совершенно бодрым, ясным:

- Петро, не спишь?

- Покуда пет.

- И я не сплю... Мучает совесть. Замполптскпе обязанности не все выполнил.

- Что именно?

- Надо было б сходить в деревню. Побеседовать с жителями, рассказать об освободи тельной миссии наших войск.

- Уже около полуночи.

- Ну и что? Л днем когда же ходить? Днем марши и ботт...

Нужно было б сходить сразу, после ужшта. Да уж ладно, и китайцы вряд ли спят, до сна ли? Так пойдешь со мной?

- Сейчас? Ты серьезно?

- Вполне: прихватим переводчика, парторга Симоненко...

- А если в деревне, японцы?

- Пленим! Прихватим с собой пяток автоматчиков. Побеседуем, побудем так часик - и восвояси. Малость недоспим - так что ж, на воине недосып нормальное явление... Идешь?

- Иду. - сказал я. в дуто сомневаясь: нужны ли эти полуночные беседы? Но замполита не оставлю, мало ли что может произойти в деревне.

- Поднимай автоматчиков! - сказал Трушин и пружинисто вскочил на ноги.

Симоненко, Свиридов, Логачесв, Кулагин, Погосяп и Рахматуллаев. конечно, ужо иодхрапывалп, но. разбуженные, сноровисто стали собираться. Миша Драчев упросил взять и его: во-первых, ординарцу положено быть при командире роты, во-вторых, кто ж упустит шанс поглазеть на чужую жизнь? А сон - отоспимся на том свете!

Но старшина-переводчик из осевших на Дальнем Востоке китайцев, за которым зашли в штабную палатку, заартачился: зачем и отчего, да кому это нужно, да ночью спят - и зевал, клацая клыками. Он и потом клацал, когда группа во главе с Трушиным, отзываясь на оклики часовых, выбралась на оленью тропу. Посвечивая фонариками, мы спустились скалистым выступом, по кустарниковому гребню поднялись на относительно ровную площадку и в конце ее уперлись в земляной вал. Мы уже знали:

в Маньчжурии деревни и города обнесены подобными валамистенами - пониже ли, повыше ли. Этот вал был метров двух, можно запросто перемахнуть, по Трушин сказал:

- Найти ворота! Мы ж не воры, чтобы проникать с черного хода.

Нашли ворота, раскрыли, вошли в деревню. Собаки, учуяв пас, залаяли еще остервепелей, по на темной, грязной улочке пх не было. И пи единой человеческой души. Во двориках вкусно пахло горелым кизяком и кое-где блеяли овцы. Глинобитные фанзы, очертаниями напоминавшие монгольские пли бурятские юрты, выступали неясно из мглы; пи огонька.

- Спят? - озадаченно спросил Трушин. - Что ж, будить?

- Не спят, - сказал я. - Просто не зажигают света.

- Старшина, - сказал Трушин, - пу-ка ткнись в эту фанзу...

Переводчик перешагнул лужицу перед фанзой, сдвинул соломенную циновку, прикрывавшую вход, что-то произнес по-китакскп. Из фанзы ответили. Переводчик сказал:

- Зайдем!

Я вошел за Трушиным, за мной автоматчики. В фанзе стало тесно. На полу тлел костерок, в его мигающих отблесках мы увидели семью: хозяина, хозяйку, полдюжины китайчат, забившихся в угол. На взрослых была какая-то рвань, китайчата были голые и тощие-тощие. Тяжело пахло дымом, потом, прелью.

Хозяева низко, раболепно кланялись, китайчата зверьками выглядывали из темноты. Переводчик, долго, старательно подбирая слова, говорил, и, пока он говорил, хозяева кланялись все ниже и ниже, доставая пол.

- Это отставить, - сказал Трунит. - Ты им переведи: русские китайцам друзья, поэтому не надо так кланяться... Пусть сядут!

И свет пусть вздуют! Лампу ли, свечку...

- Ни лампы, пи свечки нету, товарищ гвардии старший лейтенант. Пламя костра - вот и все электричество.

- М-да... Ну, пусть сядут.

- Они говорят, что по могут сидеть в присутствии русских начальников. Японцы никогда не позволяли этого...

- Переведи: пусть забудут про японские порядки. Теперь порядки будут другие, японскому игу конец, они свободные люди.

Выслушав старшину, хозяева подошли к глиняному кану и присели на краешек. Здесь костерок освещал их лучше. Китаец был изможден, сутул, стрижен наголо, виски седые, на ногах - рваные матерчатые тапочки. Такие же тапочки были и на маленьких, изуродованных, как культи, ножках китаянки, - нам известно было, что маленькая, уродливая ножка здесь признак красоты и девочкам еще в детстве забинтовывают йоги, не дают расти; полуседые волосы китаянки были гладки и редки, просвечивал череп, странно было видеть полулысую женщину. Сколько же ей лет? Ответили: ему сорок, ей тридцать пять. А похожи на стариков.

Глиняный пол, глиняный кап, прикрытый соломенными циновками, никакой утвари, кроме глиняных же кувшинов и мисок, вместо трубы в верху фанзы дыра, окошко заклеено рисовой бумагой.

- Извиняются, что печем угостить, - сказал переводчик. - Японцы дочиста обобрали.

- Да они без японцев нищие, - сказал парторг Симопенко. - Советская власть им надобна! Тогда заживут как люди!

- Слушай, Микола, - строго сказал Трушин. - В беседах с местным населением не вздумай устанавливать здесь Советскую власть. Наш принцип невмешательство во внутренние дела.

Сами разберутся, какую власть выбрать.

- Советскую выберут!

- Надеюсь... Но в беседах надо делать упор на освободительную миссию Красной Армии.

Я увидел, как солдаты потрошат свои вещмешки: достают хлеб, сахар, вручают хозяевам. Те - ладонь к ладони, руки к груди - кланяются, как заведенные. Сержант Спмонеико:

- Нехай пацаны сахар спробуют, небось за всю жизнь пе спробовалп...

- Вот что, - сказал Трушин. - Деревню не соберем, а соседей можно. Переведи, старшина: пускай кликнет соседей сюда...