Андрей Боголюбский

Если Андрей со вниманием читал «Слово» туровского епископа (а сомневаться в этом не приходится), то он не мог не разгадать скрытых в нём намёков и иносказаний. Ведь если слепец, первым задумавший покуситься на «благая» своего господина, — это Феодор, «буий во иереях», то хромец, последовавший его наставлениям и взгромоздившийся на него, — это он, Андрей. (Между прочим, антропологи, изучавшие костные останки Андрея Боголюбского, выявили следы артроза в его тазобедренных суставах. Но прямых свидетельств того, что князь действительно хромал, у нас нет.) А это значит, что он, Андрей, покрывает грехи своего епископа! Но даже если виновен не он, а Феодор, кара за содеянное постигнет обоих, и отпираться, ссылаясь на то, что он, князь, не ведал о злодеянии, бессмысленно — в этом и состоит суть притчи, рассказанной Кириллом. «Если благих дел нет в нас и нет покаянья в грехах, то в каком бы мы ни были чине, далеко от Бога мы, — растолковывал Кирилл. — Только близ сокрушённых сердцем Господь; смиренных духом — спасёт, желанья страшащихся Его — исполнит». Но относился ли к таковым владимирский самодержец?

Читая «Притчу», Андрей должен был понимать, что злодеяния «слепца» Феодора неотвратимо влекут и его к Божьему наказанию, что он, Андрей, нарушил установления и патриарха, и киевского митрополита — то есть тех самых людей, что, по Кириллу, поставлены «стеречь святые тайны от врагов Христовых» — «еретиков и зловерных искусителей». Кирилл обвинял «лжевладыку» Феодора в ереси — но это значит, что тягчайшее обвинение ложилось и на князя, покровительствовавшего «лжевладыке»! И не его ли, Андрея, стремление подчинить всё и вся своей личной власти, не его ли вмешательство в сугубо духовные дела, в духовную сферу привели к расколу Ростовской епархии? А ведь это грозило новым расколом и всей Русской церкви, только-только начинавшей выходить из очередного жестокого кризиса.

Трудно сказать, внял ли Андрей увещеваниям «второго Златоуста», и если внял, то в какой мере. Неизвестно также, какие ещё «многа посланья» от епископа Кирилла получал князь и что в них содержалось, равно как и писал ли что-нибудь в ответ сам Андрей. Он и позднее будет всё чаще настаивать на своём и всё реже прислушиваться к увещеваниям других — как духовных, так и светских лиц. Однако Феодора из своей земли он всё-таки изгнал. Больше того — предал его жестокому суду и казни. А значит, осознал пагубность своей прежней церковной политики.

О том, что предшествовало этому, мы знаем из весьма тенденциозного рассказа летописи — скорее даже не рассказа, а памфлета, направленного на осуждение «злого и пронырливого еретика» и «гордого льстеца», «звероядивого» Федорца. Но мы уже говорили о том, что Суздальская летопись времён Андрея подверглась жестокой цензуре; очень многое из неё было вымарано, оставшееся же изложено так, как это было выгодно князю. Рассказ об изгнании Феодора подан здесь как «новое чудо» Владимирской иконы Божией Матери, как ещё одно свидетельство особого покровительства Владимиро-Суздальской земле со стороны Высших сил. Собственно, именно так этот рассказ и озаглавлен в летописи:

«В то же лето чюдо створи Бог и Святая Богородица новое в Володимери городе: изгна бо Бог и Святая Богородица Володимерьская злаго и пронырливаго и гордаго лестьца, лжаго владыку Феодорца из Володимеря от Святыя Богородиця церкве Златоверхыя и от всея земля Ростовьскыя» ^{273}.

То есть изгнание епископа приписано здесь Богу и Пречистой, а не князю, который лишь выполнял Высшую волю. Такова была официальная версия событий. Но в какой степени она скрывала реалии того, что на самом деле происходило в Суздальской земле, мы не знаем.

Мы уже говорили о том, что нам известно очень немногое о «владыке» Феодоре. Да и это немногое далеко не всегда заслуживает доверия. Так, едва ли можно признать достоверным сообщение поздней Никоновской летописи под 1170 (1168?) годом о том, что «калугер» Феодор (напомню: по версии Никоновской летописи, «сестричич» киевского боярина Петра Бориславича) по своей воле, взяв с собой «много имения», отправился в Константинополь к патриарху, надеясь обмануть его. Поздний московский летописец так передаёт его «лживую» речь, обращенную к предстоятелю Вселенской церкви:

— Яко ныне несть в Киеве митрополита, и се аз (то есть: «и вот я!» — А. К.). Да поставиши мя!

Патриарх не поверил ему, и тогда Феодор изменил тактику, начав просить поставления в епископы, а не митрополиты:

— Яко несть ныне в Руси митрополита, и се тамо несть от кого ставитися епископом. Да поставиши мя в Ростов епископом!

И патриарх — вероятно, не столько под воздействием речей «калугера», сколько из-за богатых даров, принесённых им, — возвёл-таки его в сан ростовского владыки ^{274}. Но дело даже не в том, что Феодор был слишком хорошо известен в Константинополе и патриарх Лука Хрисоверг ещё в письме князю Андрею дал ему характеристику, исключающую возможность его поставления в сан. (Автор Никоновской летописи как будто различает «первого» Феодора из послания патриарха Луки и «второго», о котором идёт речь.) Приведённая московским книжником XVI века история ростовского «лжевладыки» слишком похожа на более поздние истории поставления русских иерархов в Константинополе и, в частности, историю знаменитого коломенского священника Митяя, ставленника великого князя Московского Дмитрия Ивановича, и его спутников, также надеявшихся «многим имением» склонить на свою сторону константинопольского патриарха. И можно думать, что автор Никоновской летописи сконструировал свой рассказ по образцу более близких ему по времени событий, создал своего рода исторический прецедент для суждения о позднейших поездках русских иерархов в Царьград.

Если Феодор и отправился в Константинополь, то, несомненно, с позволения Андрея и гораздо раньше, нежели показывает Никоновская летопись. Мы уже говорили, что Андрей надеялся таким образом добиться автокефалии Ростовской епархии, её независимости от Киева. Так может быть, с помощью щедрых даров им с Феодором удалось добиться этого — хотя бы на время? Или же они хотели выдать желаемое за действительное? Напомню, что титул архиепископа носил соперник Феодора, грек Леон. Вероятно, и Феодор рассчитывал получить белый клобук, а если судить по его позднейшему прозвищу — «Белый Клобучок», — то даже самовольно надел его на себя.

Как мы знаем, в течение долгого времени «владыка» Феодор пользовался благорасположением князя Андрея: «…князю же о нём добро мыслящю и добра ему хотящю» — не скрывает суздальский летописец. Но две сильные личности не могли ужиться. Конфликт между ними нарастал постепенно и в конце концов выплеснулся наружу. Непосредственным поводом к открытому мятежу «лжевладыки» стало, по летописи, требование князя отправиться в Киев, к митрополиту, дабы тот решил вопрос о возможности пребывания Феодора в епископском сане. Однако это требование князя можно рассматривать и как развязку конфликта, ибо едва ли у кого-нибудь оставались сомнения относительно того, какое решение примет митрополит. Отсылая Феодора в Киев, князь тем самым выказывал готовность расправиться с ним. Примечательно, что произошло это именно в начале 1169 года — после того, как Андрей подчинил Киев своей власти, посадив на киевский стол младшего брата. «Как номинальному главе Руси отдельная Владимирская митрополия Андрею Боголюбскому была уже не нужна, а требовалось, совершенно напротив, единство Киевской митрополии», — справедливо замечает современный историк ^{275}.

Феодор от поездки в Киев решительно отказался: «не всхо-те послушати христолюбиваго князя Андрея». На требование князя он ответил жёсткими мерами, к которым церковные иерархи прибегали разве что в самых крайних случаях: «…Сь же не токмо не всхоте поставлены! от митрополита, но и церкви все в Володимери повеле затворити и ключе церковные взя, и не бысть ни звоненья, ни пенья по всему граду». (Схожим образом поступил, как мы помним, киевский митрополит-грек Михаил, покидая Русь в 1145 году.) Феодор «дерзнул» затворить даже «Златоверхий» храм Святой Богородицы с чудотворной иконой, что было расценено как страшнейшее злодеяние и кощунство, а позднее, вероятно, поставлено ему в вину как ересь. В тот же день, как свидетельствует летопись, Феодор был извержен из епископии. Случилось это 8 мая, в день памяти апостола и евангелиста Иоанна Богослова. А далее летописец рисует ужасающую картину того, что творил «звероядивый Федорец» в Ростовской земле в предшествующие годы, когда ещё пользовался здесь всей полнотой церковной власти. Впрочем, не будем забывать о том, что перед нами именно памфлет, в котором, как это всегда бывает, правда густо перемешана с вымыслом и Феодору приписаны преступления, коих он, быть может, никогда не совершал: