Ромен Гари, хамелеон

Несмотря на их тайную связь, Гари, которому случалось диктовать Одетте корреспонденцию, лежа в наполненной ванне с мочалкой на причинном месте, соблюдал в рабочем кабинете субординацию. Однажды, когда все сотрудники консульства получили по 15 долларов прибавки, а Одетта — только пять, она влетела к Гари в кабинет и выпалила: «Гари, вот ваши пять долларов, засуньте их себе сами знаете куда!» Через какое-то время он вызвал ее к себе и спокойно — он никогда не повышал голос — попросил: «Не могли бы вы повторить, о чем мы с вами говорили сегодня утром?» Одетта слово в слово передала все свои реплики, за исключением злосчастной фразы. «И это всё?» — «Да, это всё». — «Вот так-то лучше».

Гари по-своему мог быть серьезным и искренним. Как-то раз он вызвал Одетту, без тени улыбки попросил ее сесть и заговорил: «Послушайте меня и, главное, не прерывайте. Вы дадите мне ответ через неделю. Согласились бы вы родить мне ребенка? Я всё возьму на себя, всё оплачу. Я обещал маме, что у меня будет сын». Одетта, у которой уже было двое детей, в тот же вечер рассказала все матери. «Твой начальник совсем с ума сошел! Надеюсь, ты об этом даже не думала!» Через неделю Гари потребовал ответа, а услышав его, долго молчал. Затем произнес: «Ладно, хорошо» и больше ни разу не поднимал эту тему.

Пятидесятилетняя Лесли, которая утверждала, что никогда не ощущала в себе тяги к материнству, однажды сказала: «Если хотите ребенка, заведите его с какой-нибудь здоровой деревенской простушкой, у которой нет в крови неврастении, как у вас. Но не связывайтесь с дешевыми старлетками. Еще вам придется нанять бонну — я не собираюсь подтирать попу этому малышу, пусть им занимается няня. Конечно, я его усыновлю и воспитаю. Мне кажется, у меня должно неплохо получиться».

Как-то вечером, когда Лесли, закончив с Катюшей приготовления к большому официальному приему в консульстве, о котором Гари предупредил ее только накануне, красилась у себя перед зеркалом, к ней вошел Гари. «Кто это сидит в гостиной?» — «Не знаю. Кто?» — «Такой коротышка…» — «Ах да, я нанимала гитариста…» — «По-моему, он русский». — «Ну, я не знаю». — «Мне так неудобно, по-моему, во время войны в Дамаске я переспал с его дочерью. Не знаю, стало ли ему об этом известно. Она тогда была любовницей Алихана. Вы могли бы выбрать кого-то другого!» — «Откуда мне было знать? Я сказала, что мне нужен гитарист, и всё» ^{410}.

Леси делала вид, что ее ничуть не волнуют связи мужа — теперь для нее он был просто помощником и другом, — но в душе сильно страдала. Она позволяла Гари мучить себя, но когда дело касалось ее кошек, была неприступна. Как-то утром, когда у Гари на 11 часов была назначена встреча в мэрии Лос-Анджелеса с представителями деловых кругов, он, выйдя в половине одиннадцатого из ванной взять костюм, увидел, что Лесли никого не пускает к двери шкафа, словно часовой, — в нем как раз котилась ее кошка. Гари был в одних кальсонах и собирался взять из шкафа костюм. Он в ярости метался по комнате, а Лесли грозно его предупреждала: You are not going to disturb the babies! [53] Уже на пределе консул позвонил Одетте и велел предупредить этих господ: «Глава французского представительства опоздает, потому что у его супруги окотилась кошка!»

Гари часто водил Одетту в ресторан и признавался, что мечтает получить Гонкуровскую премию за свой следующий роман. С недавних пор его интересы защищала литературный агент Одетта Арно — приятная и образованная женщина, у которой сложились прекрасные отношения со всеми влиятельными представителями парижских литературных кругов. «Если я получу Гонкуровскую премию, — обещал Гари Бенедиктис, — то куплю вам норковую шубу». И когда действительно получил — за «Корни неба», — то обещание сдержал. Одетта поинтересовалась, как ей вернуться к мужу с шубой, купленной другим мужчиной. Гари ответил: «Очень просто. Вы идете в магазин и выбираете любую шубу, какая вам нравится. Говорите мне, сколько она стоит, я даю вам денег, но вы покупаете ее в кредит. Так никто ничего не заподозрит».

За столом Гари был очень неопрятен, и, обедая в его обществе, Одетта всегда садилась рядом, а не напротив, чтобы не видеть, как тот ест. Пищу обычно он брал пальцами, спаржу целиком засовывал в рот, а семечки из яблок выплевывал прямо на пол.

Однажды Одетта услышала, как Гари зовет ее, а прибежав, увидела, что тот лежит без сознания на пороге своего кабинета. Одетта вызвала врача. В машине скорой помощи Гари вдруг почувствовал себя лучше и признался, что подавился слишком крупным куском бифштекса. Повеселев, он умолял: «Одетта, вытащите меня отсюда!»

Одетта занималась всем: научилась разбирать крупный неровный почерк Гари, печатала под его диктовку. Бесконечные «Корни неба» нагоняли на нее смертельную скуку, и она не стеснялась прямо ему об этом говорить. Гари, в свою очередь, ставил ей в упрек орфографические ошибки и недостаточную образованность.

Гари ни разу не оплатил Одетте сверхурочные, когда она стенографировала или печатала его рукописи. Однажды вечером, когда ей нельзя было задерживаться, она обнаружила, что не может найти ключи. Гари попросил ее присесть и отпечатать несколько страниц. Когда Одетта закончила, он потряс у нее перед носом связкой ключей, которую якобы только что нашел под кипой бумаг. Взяв их, Одетта сразу его разоблачила: «Ромен, ключи горячие, вы их держали в кармане, чтобы меня задержать!» Гари рассмеялся и уже не в первый раз спросил: «Одетта, я вас поразил?» — «Нет, по-прежнему нет».

Часто, едва она успевала прийти домой, Гари звонил ей и умолял вернуться в консульство отпечатать текст какого-нибудь важного заявления. Но в субботу утром он заезжал за Одеттой сам и вез ее на берег моря, в Санта-Монику. У Гари не было водительских прав, и машину он водил очень медленно, будто был один на дороге, черпая вдохновение в окружавшем его пейзаже, при этом диктовал Одетте, а та стенографировала.

Гари поручал Одетте покупать ему нижнее белье и черные или синие носки в «Лондон Шоп», шелковые халаты в «Кэрролс», заказывать рубашки и костюмы в лучшем голливудском ателье «Чарльз», расположенном на бульваре Уилшир. Она носила его брюки в химчистку. Лесли Бланш всем этим пренебрегала. Одетта пыталась убедить Гари, что ботинки в военном стиле из грубой кожи с золотыми пряжками, которые он носил в любой ситуации, не сочетаются с шелковыми рубашками и дорогими костюмами, но именно резкие контрасты казались ему верхом элегантности. Когда Одетта отнесла в химчистку консульский плащ, у которого, словно кожа, лоснился воротник, Гари разразился криком: «Кто вас просил его чистить?! Теперь он ни на что не похож! Совершенно потерял индивидуальность!»

Одетта записывала Гари на прием к зубному врачу Лейбу Банкову, которому приходилось исправлять работу не слишком квалифицированных французских дантистов: «Это не зубные техники, а зубные сантехники!» Гари на приеме так нервничал и боялся, что однажды до крови укусил врача за палец.

С Одеттой Гари вел себя естественно, дружелюбно, но без малейшей нежности. Чаще всего он пребывал в мрачном настроении, хотя это не мешало ему устраивать ей глупые розыгрыши: например, чтобы ее напугать, он засунул в пишущую машинку резиновую змею. В приподнятом настроении Одетта видела Гари лишь однажды, когда к нему пришли хасиды просить помощи. Он заявил им, что исповедует католичество, а когда за ними закрылась дверь, довольно потер руки. Гари не скрывал от Одетты, что он иудей, но считал неуместным сообщать об этом каждому встречному.

Очаровательный дуплекс, который Гари снял, чтобы работать и принимать любовниц, состоял из небольшой прихожей, гостиной, столовой и кухни, а наверху была спальня и ванная. На приемах и коктейлях он встречал много женщин, некоторые вешались ему на шею, как главный редактор лос-анджелесской газеты Рене Флад, которая демонстрировала ему свой пышный бюст в немыслимом декольте. Гари сказал на это Одетте: «Это и в самом деле flood — наводнение!» Даже в щекотливой ситуации Гари умел сохранять самообладание. Однажды он по ошибке назначил свидание двум женщинам одновременно. Когда он был уже в постели с одной, в дверь позвонила другая; Гари открыл дверь и, чтобы аккуратно выпроводить даму, сказал, что его жена узнала о квартире и что ей лучше уйти. Раз в неделю к нему приходила чернокожая массажистка, которую он называл Сэлли Смит.