Жизнь Ленина. Том 1

Кайзер остался над схваткой: письмо фельдмаршала, отвечал он, снова показало, что фельдмаршал и генерал-квартирмейстер — «люди, чья верность и способности необходимы Мне для дальнейшего ведения войны. Мое доверие к вам обоим не можег быть подорвано тем обстоятельством, что Я и Мой политический советник, имперский канцлер, по некоторым пунктам расходимся с мнением, которое вы высказали о создавшемся положении».

Кайзер дал канцлеру копию этих писем. Канцлер передал ее Кюльману. 12 января Гертлинг встретился в Берлине с Людендорфом и Гинденбургом. «Там Людендорф решительно заявил, что будет просить отставки, если я (Кюльман) останусь министром»^{314 315}.

Кюльман остался министром иностранных дел, и Людендорф не подал в отставку. Но напряженность их отношений отразилась на Брест-Литовских переговорах. В своих мемуарах Людендорф писал: «23 января» — за неделю до возобновления переговоров — «по моей просьбе фельдмаршал заявил на совещании в Берлине, что ситуация на Востоке требует выяснения. До тех пор надо оставить там хорошие дивизии, которые пригодны для употребления на Западе. Если русские будут и в дальнейшем оттягивать, нам надо возобновить военные действия. Это приведет к падению большевистского правительства, а те, которые придут к власти после него, вынуждены будут заключить мир». (На следующий день Ленин сказал то же самое.)

«Что подумают государственные деятели Антанты о том, как нам нужен мир,— жаловался Людендорф,— если мы безропотно подчинимся такому отношению со стороны Троцкого и его большевистского правительства?.. Как необходим должен быть мир Германии, если она буквально бегает за такими людьми и терпит, чтобы они вели открытую пропаганду против нее и против ее армии?» Что подумает мир, если «мы позволим так себя третировать безоружным русским анархистам»? По возобновлении переговоров «все было организовано в соответствии с его (Троцкого) идеями».

«Однако сами дипломаты начали теперь понимать, что дискуссия с Троцким не ведет ни к каким результатам. Государственный секретарь фон Кюльман и граф Чернин прервали переговоры и 4-го февраля вернулись в Берлин... В начале февраля я приехал в Берлин, чтобы обсудить положение с г-ном фон Кюльма-ном и графом Чернином. Во время наших встреч 4-го и 5-го я получил от Кюльмана обещание, что он порвет с Троцким через 24 часа после подписания мира с Украиной»¹.

Дело было в Украине.

Нервы графа Чернина «совершенно расстроились», писал Гофман в своих воспоминаниях о Брест-Литовской конференции^{316 317}. Пока конференция затягивалась, ухудшилось и состояние Австро-Венгрии и состояние нервов ее представителя. «Чтобы предотвратить голод, пришлось обратиться к Берлину за помощью. Берлин ее оказал, несмотря на свои собственные затруднения, но Чернин, естественно, не мог более угрожать заключением сепаратного договора с Троцким или пытаться его заключить»¹.

Но Германия, будучи сама на голодном пайке, состоявшем в основном из репы, не могла удовлетворить нужд Австро-Венгрии. Это могла сделать только Украина, житница России, и, как говорил Гофман, если Центральным державам требовалось украинское зерно, «им надо было самим взять его»^{318 319}. А это зависело от сепаратного договора с «независимой» Украиной. Мир с Украиной был тайным козырем Гофмана в его игре с Троцким.

В декабре 1917 года, когда Советы предложили всем народам мира послать в Брест-Литовбк представителей для мирных переговоров, никто, кроме Украины, этого предложения не принял, а Ленин, бесчисленное множество раз говоривший об Украине как о порабощенной нации в царской России — «тюрьме народов», возразить против этого не мог.

Украина фактически отделилась от России после Февральской революции и сформировала свое собственное правительство. Во главе его стал В. К. Винниченко (р. 1880 г.), писатель-беллетрист, участник революции 1905 г. и член Украинской Социал-Демократической партии. Впоследствии он был организатором национального восстания против немецких оккупантов Украины, а еще позже служил правительству Советской Украины³²⁰.

По большевистским меркам, это была не плохая биография, и поэтому, когда представители правительства Винниченко, которое называло себя Центральной Радой, т. е. Центральным Советом, прибыли в декабре в Брест-Литовск, петроградская делегация оказала им сердечный прием. «При первом своем появлении в Брест-Литовске,— писал Троцкий,— киевская делегация характеризовала Украину, как составную часть формирующейся Российской Федеративной Республики»

Однако Германия и Австро-Венгрия открыли сепаратные переговоры с украинскими делегатами, намекая на возможность дипломатического признания ими независимой Украины. Ради хлеба и захватов Центральные державы взяли на себя роль поборников самоопределения.

В то же время советская делегация предложила украинцам подписать договор, смысл которого сводился к тому, «чтобы Рада признала Каледина и Корнилова контрреволюционерами и не мешала нам вести с ними борьбу»^{321 322}. По этому договору Раде пришлось бы пропустить красные части через свою территорию на Северный Кавказ и в другие области, находившиеся под контролем этих генералов. Украинцы откладывали подписание этого договора, а между тем продолжали вести переговоры с немцами.

Большевики красную Россию «тюрьмой народов» не считали и поэтому не были склонны поощрять украинский сепаратизм. Советские войска свергли Центральную Раду. Вернувшись в Брест в конце января, Троцкий привез с собою В. М. Шакрого, министра обороны в украинском советском правительстве, и председателя правительства И. Г. Медведева. Троцкий утверждал, что именно они, а не Рада, полномочные представители народа Украины. Брест-Литовск был еще раньше объявлен украинской территорией. «За вычетом Брест-Литовска,— писал Троцкий,— у Киевской Рады оставалось уже не очень много территории»³²³. Согласно докладу Гофмана, Троцкий объявил конференции, что «у Центральной Рады больше нет никакой власти, и единственное место, которым ее представители все еще имеют право распоряжаться, это их комнаты в Брест-Литовске». «К сожалению, согласно имеющимся у меня данным о положении на Украине, есть основания считать, что утверждение Троцкого не голословно»,— заметил по этому поводу Гофман³²⁴.

Тем не менее, 8 февраля 1918 г. Четверной союз подписал договор с несуществующим украинским правительством. Хотя у этого правительства не было территории, оно делало территориальные требования, объявив украинские претензии на польский Холмский уезд. Немцы были рады одолжить. В благодарность, безземельное украинское «правительство» дало Герма-нии право ввести свои войска на Украину.

Советской России угрожал кризис. Завладев украинским зерном, Германия и Австро-Венгрия лишили бы хлеба голодающих русских. Кроме того, немецкие оккупанты не позволили бы Ленину послать через Украину войска против мятежных белых генералов на Северном Кавказе. Оккупация чужих территорий становится привычкой и обостряет аппетит к дальнейшим завоеваниям. Следующей жертвой Германии могла стать Советская Россия.

Договор между Четверным союзом и изгнанными украинцами поставил Троцкого перед вопросом: не пришло ли время предложить формулу «Ни мира, ни войны»? Известно ли было ему, что 4 и 5 февраля Люден-дорф выудил у барона фон Кюльмана обещание «порвать с Троцким через 24 часа после подписания мира с Украиной»? Разрыв с Троцким означал конец Брестских переговоров и немецкое вторжение в Россию, т. е. войну. Нет никаких данных ни в пользу этого предположения, ни против него. Однако немцы могли нарочно «проболтаться», допустить «случайное разглашение тайны», или сам он мог догадаться, что Германия не упустит случая воспользоваться договором с Украиной и поставить Троцкого перед ультиматумом: «Подпишите, или мы вторгнемся и на вашу территорию!»

Но точно так же, как Кюльман дал обещание Лю-дендорфу, Троцкий дал обещание Ленину. В январе, во время первого раунда Троцкого с Кюльманом, Троцкий «пришел к мысли о той «педагогической» демонстрации, которая выражалась формулой: войну прекращаем, но мира не подписываем... и написал Владимиру Ильичу». «Я считал,— пишет Троцкий в своей книге о Ленине³²⁵,— что до подписания мира необходимо во что бы то ни стало дать рабочим Европы яркое доказательство смертельной враждебности между нами и правящей Германией». Очевидно, обвинение в том, что большевики — германские агенты, глубоко задело Троцкого, чувствительного к протоколу, ибо протокол влияет на умы людей и их поведение в будущем. Как Троцкий сообщил Ленину, он решил предпринять свой рискованный маневр «Ни мира, ни войны», чтобы смыть с большевиков клеймо «немецких агентов». Этот гамбит, по его мысли, должен был облегчить европейскую революцию.