Маг. Биография Пауло Коэльо

…Что еще в 1973 году вместе с Раулем Сейшасом пришел к выводу о том, что «мир переживает интенсивный период тоски и упадка» (sic!), одновременно с этим определив для себя, что карьера певца завершится быстро и бесславно, если он не присоединится к какому-либо мощному движению. И что они с Сейшасом решили «капитализировать окончание эпохи хиппи и внезапный интерес всего мира к магии и оккультизму» (sic!), что побудило подследственного заняться изучением литературы некоего эзотерического сообщества О.Т.О., после чего с тем же Раулем Сейшасом он задумывал создание «Альтернативного общества», зарегистрированного в соответствующих структурах во избежание кривотолков и недоразумений (sic!), с каковой целью они представит программу и основные концепции в Федеральную службу цензуры, настаивая на том, что «их цель — не оппозиция правительству, но исключительно желание заинтересовать молодежь деятельностью иного рода» (sic!).

Когда же агенты потребовали назвать знакомых ему активистов левого движения, Пауло смог припомнить только двоих — завсегдатая «Пайсанду», «которого все знали по прозвищу Философ», и бывшего жениха Жизы, «имени которого тоже не помнил: начиналось на букву „А“ или „Н“». Всеобщая уверенность в том, что посте похищения он не бывал больше в казармах, подкрепляется и его дневником, где нет ни единого упоминания о допросах в ночь с 14 на 15 июня. Предположение, что протоколист мог поставить дату по ошибке, не выдерживает критики — протокол, как уже было сказано, занимает семь страниц, и на каждой напечатано: «14 июня». Единственным доказательством присутствия Пауло в ту ночь в расположении батальона служит лишь маленькая деталь: на фотографиях, сделанных 27 мая после ареста ДОПС, он запечатлен с усами и бородкой, а в словесном портрете, составленном 14 июня, сказано: «бороду и усы бреет».

Что касается Жизы, то ее допрашивали дважды. Первый допрос начался в 8 утра 29 мая и завершился в 16:00; второй проходил на следующий день, в четверг, и длился с восьми до одиннадцати. В ходе обоих Жизе пытались вменить в вину принадлежность к бразильской компартии, однако ей, как и Пауло, нечего было рассказать, кроме того, что он была активисткой бразильского студенческого движения и кочевала из одной левой организации в другую. Пока они с Пауло еще находились в руках ДОИ, случилось нечто такое, что вскоре привело к окончательному разрыву между ними. Когда Пауло в наброшенном на голову мешке проводили по коридору в уборную, он вдруг услышал, как сдавленный от рыданий голос окликнул его:

— Пауло? Ты здесь?! Если это ты — откликнись!

Это была Жиза — тоже, вероятно, в глухом капюшоне, — которая узнала его по голосу. Но Пауло, боясь, что его снова бросят в «ледник» — камеру, где поддерживалась температура, соответствующая названию, — промолчал. А Жиза продолжала взывать к нему:

— Пауло, любимый! Прошу, скажи, что это ты! Больше ничего не надо — просто скажи, что ты здесь!

Ответа не было. Она не унималась:

— Умоляю тебя, Пауло, скажи им, что я тут не при чем!

Он опять не откликнулся и после всю жизнь казнил себя, считая, что совершил тогда величайшую гнусность. На той же неделе — вероятнее всего в пятницу, 31 мая — надзиратель принес его вещи, велел переодеться и надел на голову мешок Пауло посадили на заднее сиденье машины, привезли на площадь Тижука — в тихом буржуазном квартале километрах в десяти от казарм — и отпустили.

Первые дни в родительском доме были ужасны. Стоило кому-нибудь постучать в дверь или раздаться телефонному звонку, как Пауло запирался у себя в комнате в полной уверенности, что за ним пришли, чтобы снова увезти в полицию, армейскую спецслужбу или бог знает куда еще. Чтобы хоть немного успокоить сына, дон Педро, встревоженный этим параноидальным страхом, вынужден был пообещать ему, что не допустит нового ареста, пусть даже дорогой ценой: «Если кто-то попробует арестовать тебя без ордера, выписанного по всей форме, получит от меня пулю». Две недели Пауло безвыходно провел в Гавеа и лишь после этого решился показаться на улице, выбрав для первого выхода день, когда легко обнаружить за собой слежку: 13 июня, в четверг, сборные Бразилии и Югославии открывали Чемпионат мира по футболу (Германия, 1974 год), и вся страна сидела перед телевизорами, болея за своих. По вымершему Рио, превратившемуся в город-призрак, Пауло на автобусе доехал до Фламенго, а потом, после долгих колебаний, набрался храбрости и вошел в квартиру, где они жили с Жизой и где в субботу им предстало явление дьявола. После обыска там все оставалось перевернутым вверх дном. Прежде чем свисток судьи возвестил о результатах матча, окончившегося нулевой ничьей, Пауло уже вернулся под крышу родительского дома. Одной из если так можно выразиться, епитимий, которые он наложил на себя, чтобы «как можно скорее вернуться в нормальное состояние», стал самозапрет смотреть матчи Чемпионата мира по футболу, где Бразилии было суждено занять четвертое место.

Сложнее всего было разыскать Жизу. После той жуткой встречи в тюремном коридоре он больше не видел свою возлюбленную, но голос ее, так жалобно моливший: «Пауло! Откликнись, Пауло!» по-прежнему звучал у него в ушах. Когда же наконец дозвонился Жизе на прежнюю квартиру, Пауло вспомнил, что телефон могут прослушивать, и не осмелился спросить, пытали ли ее и давно ли отпустили. Он предложил ей встретиться и обсудить их будущее, но получил в ответ определенное и решительное «нет»:

— Я не хочу больше жить с тобой, не хочу, чтобы ты обращался ко мне, и не хочу, чтобы ты произносил мое имя.

Жиза и ее последнее письмо возлюбленному

Эмоциональное потрясение от этих слов было столь сильным, что родителям вновь пришлось прибегнуть к помощи Бенжамина Гомеса, того самого врача из психиатрической клиники доктора Эйраса. На счастье Пауло, на этот раз доктор заменил электрошоковую терапию ежедневными сеансами психоанализа, которые проводились у пациента на дому. Мания преследования принимала столь острые формы, что однажды Пауло от сильнейшего страха потерял сознание на улице, у входа в книжный магазин на Копакабане, куда его внесли прохожие. Получив от «Филипс» макет обложки «Гиты», уже отправленной в производство, он опять же едва не лишился чувств: на ней красовалась фотография Рауля в берете а-ля Че Гевара, украшенном пятиконечной коммунистической звездочкой Пауло в ужасе позвонил в офис корпорации и поставил ультиматум: либо они заменят фото на конверте диска, либо выбросят оттуда все песни на его слова.

Когда сотрудники компании задали ему резонный вопрос «Почему?», он медленно, буквально по слогам ответил:

— Потому что больше не желаю сидеть в каталажке, а с такой картинкой на обложке меня сейчас же заметут по новой! Ясно?

После долгих препирательств была достигнута следующая договоренность: диск выходит с Раулем в берете, но руководство «Филипс» в письменном виде заявляет, что ответственность за выбор оформления целиком и полностью несет компания. Кончилось дело тем, что возобладало устроившее всех предложение художника: красную звездочку «пригасят», так что берет станет просто невинным головным убором, не наводящим ни на какие коммунистические идеи.

Поскольку Жиза бросала трубку, когда он звонил, Пауло ежедневно писал ей письма, умоляя простить его и предлагая снова жить вместе. Кое-где в этих посланиях сквозит неуверенность, сопровождавшая его последние три года их гражданского брака:

Я не понял тебя еще тогда, когда ты переехала ко мне, захватив лишь самое необходимое. Никогда не понимал, почему ты так настаивала на том, чтобы по-прежнему платить за пустующую квартиру. Я пытался надавить на тебя с помощью денег, заявляя, что больше платить не стану, но в итоге квартира все равно осталась за тобой. И от этого меня охватывали сильнейшие сомнения в прочности нашего союза. Собственное жилье означало, что ты в любой момент можешь выскользнуть из моих когтей и вновь обрести свободу.