О.Генри: Две жизни Уильяма Сидни Портера

«Я неудачник. Меня постоянно преследует ощущение, что я что-то пропустил и обязательно должен вернуться назад, но я не знаю, что упустил и где оно. Мои рассказы? Нет, они меня не удовлетворяют. То, что люди выделяют меня и называют “выдающимся писателем”, вгоняет в тоску. Это выглядит так, словно маленькую такую фитюльку снабдили огромной яркой этикеткой. Временами я чувствую, что должен заняться чем-то иным, может быть, стать клерком; оказаться в таком месте, где я точно буду знать, что на что-то годен, делать что-то реально стоящее».

Слова эти произнесены в самом начале 1909 года. Трудно сказать, чем конкретно они были вызваны. Действительно ли он переживал творческий кризис? Возможно, что-то и было. Но похоже на то, что причина была все-таки не творческого, а иного свойства. Скорее всего, физического. Самочувствие постепенно, но неуклонно ухудшалось, и зимой 1908/09 года это было заметно не только самому О. Генри, но и тем, кто был рядом. Следовательно, и самоуничижение вряд ли было искренним. Тому же Дэвису О. Генри однажды сказал: «Я умру, а все мои мысли, что так методично и кропотливо заношу на эти листы белой бумаги, означают, что мне удастся запечатлеть собственное отражение — они будут жить. Странно, не правда ли? Плоть — тленна, а мысль — бессмертна» [318].

И что касается планов, — они у него были. Сет Мойл, литературный агент, вспоминал, что именно в это время его подопечный задумал сочинить серию рассказов о современном Юге. По его словам, писатель разработал детальный план — что это будет за цикл и каковы будут его герои, — достаточный для того, чтобы продать не написанные еще рассказы журналу «Кольере» и заключить с ним контракт на будущую публикацию. Задумка эта не осуществилась (писатель умер прежде, чем сочинил то, что хотел), но к ее реализации он приступил. Из задуманного цикла были написаны «Роза Дикси», «Игра в наперстки» и знаменитый «Муниципальный отчет» (который, кстати, в 1914 году на симпозиуме, посвященном новелле, был провозглашен «величайшим американским коротким рассказом» [319]).

А еще тогда же он задумал написать роман и довольно громко заявил об этом: во всяком случае, разговоры о намерении О. Генри сочинить его велись не только в редакционных коридорах, но и проникли на страницы газет. Действительно ли он собирался засесть за «большую книгу» или лукавил? А если лукавил, то чем было вызвано лукавство? Биографы писателя — почти без исключения — единодушны во мнении: если бы не проблемы со здоровьем, приведшие его скоро на смертное ложе, он обязательно написал бы роман. Думается, не так всё однозначно. У автора настоящих строк есть предположение. Оно сводится к следующему: у О. Генри, конечно, была такая мечта — сочинить настоящий большой многоплановый роман, и он надеялся эту мечту когда-нибудь осуществить (а кто из мастеров «малой формы» не лелеял ее?). Но не планировал засесть за эту работу немедленно. Может быть, потом, когда здоровье выправится, когда перестанут одолевать неотложные — обещанные и оплаченные долги. Скорее всего, сознательно он никого не обманывал, но воспользоваться ситуацией, конечно, мог вполне, тем более что выгоду из громогласного обещания можно было извлечь немедленно — издательства наперебой предлагали заключить договор на публикацию. Думается, что определенную роль сыграл и его литературный агент. Сет Мойл давно уговаривал писателя расстаться с «Макклюрз» и печатать свои книги в издательстве «Даблдей» (Doubleday, Page & Company). Он справедливо полагал, что О. Генри (да и он сам) от этого только выиграет. «Даблдей» в то время было крупнейшим издательством страны, оно давно отказалось от «древней» практики покупки рукописей и перешло на систему роялти, которая так не нравилась писателю. Мойл, профессионал в своей области, знал, что пусть не сразу, но доходы О. Генри вырастут, и очень значительно. Летом 1908 года он провел переговоры с «Даблдей». Идея романа издательство весьма заинтересовала. В конце лета О. Генри и Мойл встретились с главным редактором издательства Г. У. Ланиером и заключили договор на роман. По заключении договора О. Генри был выплачен аванс в размере полутора тысяч долларов (в деньгах в эти летние месяцы, как мы помним, он очень нуждался — впрочем, как и всегда). Вероятно, чтобы обезопасить себя, издательство выставило и встречное требование — теперь первым изданием книги О. Генри (сборники рассказов) должны выходить у них. Писатель согласился, но оговорил такое условие: он вправе требовать авансовых платежей. Забегая вперед скажем, что авансы у издательства О. Генри требовал не однажды. Но жалеть издателей, что они заключили невыгодную сделку, не стоит: те сборники, что успели выйти при жизни писателя (да и те, что появились после его смерти), оказались (кто бы сомневался?) очень выгодным коммерческим предприятием. И те действительно немалые деньги, что О. Генри истребовал с издателей в качестве авансов, в конце концов вернулись к ним с лихвой.

В надежде на скорое выполнение договора «Даблдей» уже весной 1909 года развернуло рекламную кампанию, готовя почву для грядущих продаж романа. Еще не написанное произведение наперебой обсуждали в прессе, сравнивали будущий роман О. Генри с «Человеческой комедией» Бальзака и «Ругон-Маккарами» Золя. Да и сам писатель с удовольствием обсуждал свой замысел. Вот что он писал своему редактору в «Даблдей»:

«Моя идея заключается в том, чтобы написать историю человека — не типа, а личности, — но такого человека, который бы воплощал “естественную человеческую природу”, если, конечно, такая личность вообще существует. Эта история не будет ничему учить, в ней не будет морализаторства, и никаких глобальных теорий в ней не будет».

«Я хочу, чтобы это было нечто такое, чего еще не было или не могло быть прежде — но, конечно, и нечто такое, что я действительно смогу сделать — правдивая запись мыслей человека, его собственное восприятие неудач и злоключений, его истинные мнения о жизни — как он их воспринимает, и абсолютно честные умозаключения, размышления и взгляды в разные фазы той жизни, которую он проживает».

«Не припомню, чтобы когда-нибудь читал автобиографию, биографию или хотя бы фрагмент художественной прозы, по поводу которой можно сказать — вот она, правда. Конечно, я читал Руссо, Золя и Джорджа Мура; читал разнообразные воспоминания… но, в большинстве своем, их авторы лжецы, актеры или позеры».

«Я хочу, чтобы человек, рассказывающий историю, рассказывал ее не так, как выступают с лекцией перед аудиторией, а что-нибудь в таком духе: представьте, в результате кораблекрушения он оказался на острове посередине океана, и нет у него никакой надежды, что его спасут. И вот он, чтобы как-то занять время, рассказывает историю самому себе — историю, в которой события его жизни, его опыт, его размышления и умозаключения. Рассказывая самому себе, он отбросит весь этот “реализм”, — потому что не имеет ни малейших шансов продать свою исповедь; он откажется от всей лжи, от самоспасительных поз и представит единственному судье нечто действительно реальное и правдивое» (курсив О. Генри. — А. Т.).

«“Герой” истории — человек, который родился и вырос в сонном городишке на Юге. Его образование — обычная школа, но потом он узнал многое — из книг и из собственной жизни (читая и проживая жизнь)».

«Я хочу, чтобы этот человек был человеком природного ума, индивидуального характера, абсолютно открыто и свободно мыслящий; и показать, как Создатель бросает его в круговерть жизни и что там с ним происходит» [320].

Даже из этих небольших фрагментов писем О. Генри можно судить об амбициозности той задачи, что перед собой ставил автор. Если бы он сумел воплотить ее и сочинить эту книгу, вполне возможно, что она действительно могла стать «великим американским романом». Но в том-то и дело, что книга так и не была написана. Кроме слов и рассуждений о том, что собой должен представлять роман, каким будет его герой и что с ним будет происходить, — ничего иного мы о нем не знаем. Несмотря на то, что и в переписке с редакторами, и в разговорах со знакомыми и приятелями писатель на протяжении второй половины 1909-го и всех тех месяцев 1910 года, что ему отвела жизнь, утверждал, что упорно работает над романом, ни одной строчки своей «большой книги» на самом деле он так и не написал [321].