ППГ-2266, или Записки полевого хирурга

Первое — нужно собирать в одно место, чтобы вывозить… Выбрать такое место, чтобы укрытие… И дорога. Осматриваемся — вон там, недалеко от головных вагонов, лощинка луга, кусты уходят между полосами ржи в сторону от насыпи. От дороги недалеко — по полю можно проехать. Бежим туда с Канским — да, место подходит.

— Товарищи! Собирайтесь, кто может, поближе к кустам! Отсюда будем вывозить в госпиталь!

Послал двух санитаров — помогать тем, которые могут двигаться. Канского, Тамару и еще двух носильщиков взял с собой — оказывать помощь.

Пошли к полосе около вагонов — выбирать живых среди мертвых. На вагоны стараюсь не смотреть — там просто жуткие картины. Парень с разбитой головой. Видимо, просто выпал из вагона. Смотрю — пульса нет, дыхания нет. Мертв. Еще один «черепник» — без сознания, но дышит.

— Несите!

Унесли. Еще дальше — раненый с шиной Дитерихса, странно подвернутой под себя, сломанной. Черное пятно под ним — кровь впиталась в песок, не растеклась. Глаза открыты.

— Живой?

— Пи-и-ить…

Пульса почти нет. Шок. Помню наизусть слова. Пирогова: «С оторванной ногой или рукой лежит окоченелый на перевязочном пункте неподвижно; но не кричит, не жалуется, не принимает ни в чем участия; тело холодное, лицо бледное, как у трупа; взгляд неподвижен и обращен вдаль, пульс, как нитка, едва заметен под пальцами, с частыми перемежками…»

— Тамара, введи кубик морфия. Коля, укладывай с ребятами на носилки и несите на место сбора… Осторожнее!

Иду дальше, к следующей фигуре. Лежит, скорчившись, на боку. Обе ноги — в шинах Крамера, до колена. Тоже живой. Двинуться не может, нет сил. Опять шок. Странно.

— Доктор, в живот меня ранило… когда бомбили… силы потерял… выполз, а дальше — нет.

Понятно. Скомандовал: и этого нести, («Придется оперировать живот, лапаротомию делать… если доживет»). А когда ее делать? Вон их сколько… Законы военной хирургии: объем помощи — от обстановки. Так, чтобы максимум общей пользы. Это значит: если много раненых — не делать сложных и длительных операций. Помогать тем, кому помощь возможна и эффективна… Жесткие законы. А как иначе?

Еще несколько живых, шоковых, несколько уже умерших… Вижу, как к месту сбора сползаются те, кто может передвигаться. Санитары ведут хромых… Коля с Тамарой вводят морфий, укладывают на носилки, подбинтовывают повязки, накладывают новые… Бинты уже к концу подходят… Не рассчитали. Нужно еще сносить к месту сбора тех, кого мы обработали.

— Николай Михайлович! Смотрите — машины идут… Выпрямляюсь — да, замечательно! Идут три санитарные полуторки и эмка. Видимо, начальство из ПЭПа едет. И помощь! Побежал им навстречу, машу рукой — сюда подъезжать… Из эмки вышли главный хирург Бочаров и еще незнакомые врачи со шпалами. В санитарках — медицина, носилки. Докладываю. Слушает внимательно и не торопит… Похвалил скупо:

— Правильно делаете. Здесь товарищи из других ППГ… Они возьмут на себя самых тяжелых… Потом дал инструкции, кому что и где делать. Четкие, исчерпывающие. Молодец, настоящий хирург!

Поразительно, что может сделать страх. Вот лежит сержант с двумя шинами Дитерихса… Он совершенно без сил, голова в песке повернута в сторону — только чтобы дышать… Руки выброшены вперед, судорожно вцепились в жиденький кустик ивы… Пульс, приличный, только частит. Повернули его на спину. Глаза вытаращенные, дикие. Хрипит:

— Везите скорее… скорее. Он опять прилетит… всех уничтожит… три раза… три раза заходил…

Успокаиваю. Морфий ввели прямо в вену. Размяк. Глаза закрыл.

— Как же ты уполз так далеко?

— Уползешь… смерть-то, она… страшная…

Примерно каждый пятый ранен вторично, при бомбежке. Одни завязали себе раны чем попало, другие не смогли — не умели или нечем.

Большинство в одних гимнастерках и брюках с разрезанными штанинами… Многие без обуви. Документы не у всех. Наша машина вернулась быстро. Приехало много народа — Чернов, Зоя, политрук Шишкин. Женщин-врачей, говорят, начальник не пустил: «Здесь обрабатывайте — больше пользы». Привезли все необходимое — воду, перевязочные пакеты, шины. Из других госпиталей тоже машины приехали. Большинство раненых — тяжелые. Были, говорят, и ходячие, но они поплелись вдоль полотна в сторону Сухиничей.

Мы едем домой с последней машиной, когда совсем стемнело. Везем последних раненых. Кажется, обшарили всю площадь, по обе стороны полотна. Некоторые уползли — почти за километр от дороги. Мертвых не собирали. Тяжело на душе из-за этого, но что же делать? Нужно думать о живых. Если бы сносить трупы или даже документы собирать — не хватило бы времени дотемна живых увезти. Утешаем себя тем, что завтра жители из соседних деревень похоронят или, может быть, боевые части…

В школе работа на полном ходу. Всех легкораненых вывели на улицу и в землянки, на носилках разложили и усадили вновь прибывших, более тяжелых. Оказалось, что привезли почти сто человек. Очень осложнилось наше положение в связи с этими ранеными. Хаминов даже проворчал, когда я пришел:

— Не мог еще побольше привезти? Есть другие, машинные госпитали… Ладно, ладно, не задирайся… Это он увидел, что я сейчас взорвусь. Я ведь вспыльчив. Но твердо знаю — в пределах. Могу сдержаться. Сейчас — следовало нагрубить. Он отступил. Ну, и хорошо.

— Я должен заняться ранеными. Некоторых придется оперировать… Так что ты на меня не надейся при формировании рот и команд. Возьми Чернова за главного над ходячими…

Началась работа. Примерно так я ее представлял по «Указаниям». Сначала полагается сортировка. Мы с Любовью Владимировной прошлись по палатам и бегло осмотрели и опросили раненых. Жетонов, правда, не раздали, но списки очередности составили — набралось около 40 человек, которых следовало обязательно посмотреть…

Теперь — в перевязочную. Перевязывают три врача — Лина, Лиза, Ковальская. Я оперирую, если нужно. Тамара обеспечивает наркоз. Вот они — настоящие раненые! Как жаль, что нет времени, я бы сделал им обработки!.. («Опять хвастаешь!») Но я знаю, как надо, и сумею! Вот положили на стол солдата с огнестрельным переломом плеча и повреждением артерии. Много крови потерял — переливание бы нужно, а у нас нет.

— Отнимать руку нужно, товарищ. Главные жилы перебиты.

— Что вы, доктор! Куда я без руки! На бабины хлеба?

— Все понимаю, но ничего не сделать. Смотри — мертвая она.

Синяя, не чувствует, и пальцы не работают. Подвигай пальцами! Он пытается двигать, и, странное дело, ему кажется, что может… Долго приходится уговаривать. Последний довод:

— С такой рукой тебя на эвакуацию нельзя направить. Заражение крови будет в дороге. Придется здесь оставить, в местную больницу отдадим.

— Немцам, значит?

— А что делать? Если не веришь и понять не хочешь.

— Режь, черт с тобой!

Делаю свою первую военную ампутацию. «Усечение по месту ранения». Осколок прошел в средней трети. Жгут, циркулярный разрез до кости большим ампутационным ножом. (Страшный нож, если незнающему показать!) После этого рука отвалилась по перелому. Щипцами держит ассистент торчащий неровный конец плечевой кости, и я отпиливаю его пилой. Перевязываю главные сосуды, усекаю нерв…

— Ослабьте жгут!

Ослабили под простыней, брызнула кровь из мелких артерий. Наложил зажимы, перевязал… Это заняло порядочно времени — надо, чтобы не закровило дорогой, а то умрет… Все. Повязка. Снимаю перчатки, пишу в карточку… Он еще спит. Натягивают на него, сонного, гимнастерку.

— Повязку не закрывай рукавом! Если закровит — чтобы видно было…

Карточку засовываем в карман гимнастерки, застегиваем его на пуговицу. Решили, что лучше, если документы при них будут… мало ли что может случиться…

— Оперированных собирайте в одну палату. Посмотреть перед самой отправкой.

Уносят его. Первого калеку моего «производства»… Лина Николаевна делает обработку ран, разумеется, только тех, которые особенно плохи. Плохи — это значит большие, с рваными, ушибленными краями, с повреждением костей. Те, которые чаще всего газовую гангрену дают. Обработки самые необходимые — только рассечения. Это просто и быстро.