Весна на Одере

Нет, теперь заходить к комдиву не стоило. Прислонясь к дверному косяку, Лубенцов обдумывал слова доклада на случай, если член Военного Совета пожелает вызвать разведчика.

Распахнулась дверь, и на пороге показался начальник политотдела дивизии полковник Плотников.

- Пошлите за Лубенцовым, - сказал он кому-то из дивизионных офицеров.

- Я здесь, - отозвался Лубенцов.

- Ага! Заходи!

В обширной полутемной комнате было очень тихо. В дальнем углу на диване сидел сухощавый седой человек в генеральской шинели. Напротив него стоял навытяжку командир дивизии генерал-майор Середа. Еще какой-то, незнакомый Лубенцову, генерал-майор - судя по эмблемам на погонах танкист - и два полковника стояли поодаль.

Лубенцов хотел доложить о своем приходе, но, почувствовав, что атмосфера в комнате напряженная, и, от души пожалев своего комдива, который, несомненно, за что-то получал нагоняй, встал "смирно" у стены.

Первое услышанное им слово было "карета". Он насторожился, удивленный.

- Да, в каретах даже, - сказал член Военного Совета, видимо продолжая разговор. - На чем хотите ездят... Сегодня мне пришлось остановить три каких-то шарабана, доверху нагруженных вашей пехотой, Тарас Петрович, - он помолчал и сказал уже тише и, как показалось Лубенцову, не без лукавства: - Впрочем, не только вашей... - посмотрев на Середу в упор, он произнес раздраженно: - Садитесь, чего же стоять!

Генерал Середа сел, а Сизокрылов встал с места и заговорил, прохаживаясь по комнате:

- Успешное и быстрое наступление - дело хорошее, но и оно имеет свои теневые стороны. Чересчур ретивые командиры в наступлении часто забывают о дисциплине. В войсках появляется этакое ухарство - нам, мол, все нипочем, раз мы такие храбрые... А на вражеской территории это может вылиться в очень неприятные эксцессы. Все вы, как пьяные, ходите: в Германию, дескать, вступили... А между прочим, нужно эту самую Германию по-великолуцки брать, завоевать ее нужно!

"Почему же меня вызвали? - думал Лубенцов, испытывая чувство некоторого раскаяния по поводу своей предосудительной, как оказалось, поездки в карете. - Неужели известно, что и я в этом деле грешен?"

Он внимательно разглядывал члена Военного Совета, которого видел впервые, но о котором много слышал. Его поразили глаза Сизокрылова: глубокие, умные, очень усталые.

Узнав, что разведчик явился, Сизокрылов повернулся к нему и смерил его пристальным взглядом. "Неужели знает про карету?" - снова подумал Лубенцов, слегка покраснев.

Но с этим все обстояло благополучно.

- Вы хорошо ориентируетесь ночью? - спросил генерал у Лубенцова.

- Да, товарищ генерал.

- Ваш комдив сказал мне, что вы на днях были в штабе танкового соединения...

- Так точно. Два дня назад.

- Проводите меня туда.

Лубенцов озабоченно проговорил:

- Между нами и танкистами могут оказаться блуждающие группы немцев. Фронт здесь несплошной. Я могу, товарищ генерал, съездить сам и привезти сюда танкистов для доклада. Я справлюсь быстро.

Сизокрылов опять пристально взглянул на разведчика и слегка насмешливо ответил:

- Я бы с удовольствием послушался вас, товарищ майор, но беда в том, что я хочу побывать в танковых частях лично.

Лубенцов смутился и сказал:

- Понятно, товарищ генерал.

- Что касается блуждающих групп немцев, или разных "вервольфов", продолжал Сизокрылов, - то я не думаю, чтобы их следовало опасаться. Немцы любят приказ, на свой страх они действовать не будут. А те, что поумнее, те попросту понимают, что это бесполезно. У вас дела много?

- Утвердить план разведки и допросить пленных.

- За час справитесь?

- Справлюсь.

- В вашем распоряжении час, - генерал взглянул на часы и внезапно обратился к командиру дивизии: - А где ваша дочь? Неужели все еще здесь, с вами?

Тринадцатилетняя дочь генерала Середы находилась при отце почти безотлучно. Мать ее была убита немецкой бомбой в первые недели войны.

Воспитанная в окружении солдат, среди боев и военных невзгод, она прекрасно разбиралась в картах, в свойствах разных родов оружия и, как шутя говорил ее отец, читать училась по Боевому уставу пехоты, часть первая.

Генерал вел бесконечную переписку с сестрой жены. Когда обо всем, наконец, договорились, началось наступление на Висле. Тут было уже не до личных дел, и Вика по-прежнему оставалась в дивизии.

Это была странная, очень способная, болезненная девочка. Она обладала изумительной памятью и нередко подсказывала отцу названия населенных пунктов, номера высот и приданных дивизии артиллерийских и иных частей. Бывало, когда штабные офицеры в беседе с комдивом не могли вспомнить населенный пункт, где дивизия стояла в прошлом году, из угла комнаты раздавался тихий голосок Вики, говоривший не без комичного самодовольства:

- Папа, это было на западной опушке леса, два километра южнее Задыбы.

Но, зная все эти бесполезные для нее вещи, она понятия не имела о многом, чем живут девочки ее лет.

Конечно, такой своеобразный случай не мог остаться незамеченным, и ничего не было удивительного в том, что существование Вики известно члену Военного Совета.

- Позовите ее, - сказал Сизокрылов.

Комдив молча вышел в другую комнату и позвал Вику.

Вошла тоненькая бледная девочка в защитного цвета юбке и гимнастерке, со стриженными по-мальчишечьи черными волосами, тихая, серьезная, подчеркнуто спокойная, но, по едва уловимым признакам, отмеченным Сизокрыловым, очень нервная. Ее левое плечико еле заметно подергивалось. Она подошла к члену Военного Совета и представилась:

- Вика.

Заметив Лубенцова, она дружески улыбнулась ему. Это не укрылось от внимания члена Военного Совета, и он сделал вывод, что разведчик является тут общим любимцем.

Пока Лубенцов в соседней комнате докладывал начальнику штаба дивизии свой план разведки, генерал Сизокрылов завел разговор с Викой. Он сказал, обратившись к ней на "вы", как к взрослой:

- Вам пора ехать учиться в Москву. Война идет к концу, и надо думать о будущем.

- Хочется дождаться взятия Берлина, товарищ генерал, - серьезно ответила Вика. - Там ведь будет так интересно!