Планета «Юлия Друнина», или История одного самоубийства

Ю. Друнина и дочь Лена

Юля очень любила Коктебель, море, горы. Она десятки раз поднималась на Карадаг, пока он не был зашаркан. Она ходила в Старый Крым — а это в один конец двадцать пять километров — и, конечно, партизанскими тропами!

Приезжая в Коктебель, она выпрашивала у пограничников лошадь, чтобы хоть часок проскакать на ней. А если на заставе были затруднения — не хотели давать лошадь, она даже соглашалась выступить перед пограничниками, лишь бы ей дали ее, хотя вообще-то участвовать в публичных выступлениях не любила.

И вот она уже в своей стихии:

Она никак не хотела расстаться с юностью, прежде всего с фронтовой юностью, не хотела отставать от нее! Наивно, но она была против, категорически против того, когда в печати появлялись поздравления с ее юбилеем, поскольку там указывался ее возраст. Она хоть на год, но старалась отодвинуть год своего рождения. Мало того, ей не хотелось, чтобы внучка называла ее бабушкой. И уйти из жизни она хотела не старой и беспомощной, но еще здоровой, сильной, деятельной и по-молодому красивой. И вот она стоит перед зеркалом и обращается к своему отражению:

Действительно, сдаваться она не привыкла. Это было не в ее характере: она была бойцом и оставалась им до конца. И ее вынужденный и в то же время добровольный уход из жизни, как и добровольный уход в армию, говорит не о ее слабости, а ее порядочности и силе: в конце концов, она могла бы достаточно благополучно дожить отпущенные ей годы, закрыв глаза на то, что не устраивало ее вокруг.

Так поступаем мы, многие. Смиряемся с обстановкой и живем.

Она была незаурядной личностью и не могла пойти на компромисс с обстоятельствами, которые были неприемлемы для ее натуры и сильнее ее. И смириться с ними она не могла.

Меня и нашу дочь Лену неоднократно спрашивали и спрашивают до сих пор о причине, вызвавшей ее добровольный и, казалось бы, неожиданный уход из жизни. Односложного ответа на этот вопрос нет и не может быть.

Главных причин много, а самую главную из них и выделить трудно.

Не раз я слышал о том, что, мол, будь с ней в этот момент кто-то рядом, такого не случилось бы.

Но ни о какой случайности говорить не приходится. О неожиданности — тоже.

Юля — человек очень последовательный, и, если она что-то решала, переубедить ее было, как правило, не только трудно, но просто невозможно.

Ю. Друнина и М. Лозинская, Н. Старшинов

За последние годы у нее уже неоднократно можно встретить упоминание о самоубийцах и самоубийстве. Вот что она писала, например, в газете «Правда» от 15 сентября 1990 года в статье «Туча над темной Россией»: «Тяжко! Порой мне даже приходят в голову строки Бориса Слуцкого: „А тот, кто больше терпеть не в силах, — партком разрешает самоубийство слабым…“» И дальше: «Врачи отмечают пик самоубийств…»

Написано это за год с небольшим до ее кончины.

В последнее время у Юли было состояние постоянной неудовлетворенности если не всем, то многим, что происходило в стране.

Она болезненно переживала распад СССР. Встретив восторженно события 19–21 августа (она бросилась на Красную Пресню защищать Белый дом), уже 15 сентября того же года она написала в той же статье: «И все же, все же не хотелось бы впасть в эйфорию. Кое-что беспокоит. Очень! Не слишком ли подчас легко и лихо принимаются решения по сложнейшим вопросам?»

А одно из последних стихотворений она начала так:

Она как кровную обиду переживала постоянные нападки на нашу армию и мирного и военного времени. И немедленно вступала в яростные споры, защищая ее. Еще бы:

Хорошо зная ее нелюбовь и даже отвращение ко всякого рода заседаниям и совещаниям, я был удивлен, что она согласилась с тем, чтобы ее кандидатуру выдвинули на выборы депутатов Верховного Совета СССР. Я даже спросил ее — зачем?

— Единственное, что меня побудило это сделать, — желание защитить нашу армию, интересы и права участников Великой Отечественной войны и войны в Афганистане.

Когда же она поняла, что это бесполезно, ничего существенного для этого сделать невозможно, она перестала ходить на заседания Верховного Совета, а потом и вышла из депутатского корпуса…

О ее душевном состоянии лучше всего говорит одно из писем, написанных перед уходом из жизни: «…Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл…»

Ю. Друнина и дочь Лена

Ю. Друнина

Я знаю, что Алексей Яковлевич Каплер относился к Юле очень трогательно — заменял ей и мамку, и няньку, и отца. Все заботы по быту брал на себя. Он уладил ее отношения с П. Антокольским и с К. Симоновым. Он помогал ей выйти к широкому читателю. При выходе ее книг он даже объезжал книжные магазины, договаривался о том, чтобы они делали побольше заказы на них, обязуясь, в случае, если они будут залеживаться, немедленно выкупить их. Так, во всяком случае, мне сказали в магазине «Поэзия»…

Но самое главное — он сумел приучить ее к постоянному литературному труду. Если прежде она писала от случая к случаю, по вдохновению, то теперь она стала много и упорно работать все время. Расширился не только круг ее тем, но и жанров: она обратилась к публицистике, к прозе.

Ю. Друнина и А. Каплер

А если посмотреть ее двухтомник, вышедший в издательстве «Художественная литература» в 1989 году, то окажется, что с 1943 по 1960 год, то есть за семнадцать лет, она написала вдвое меньше стихов, чем за такой же следующий отрезок времени. А если к этому прибавить написанную в эти же годы прозу, то получится, что ее «производительность» возросла вчетверо, а то и впятеро…

Но после смерти Каплера, лишившись его опеки, она, по-моему, оказалась в растерянности; у нее было немалое хозяйство: большая квартира, дача, машина, гараж — за всем этим надо было следить, постоянно прилагать усилия, чтобы поддерживать порядок и состояние имущества. А этого делать она не умела, не привыкла. Ну а переломить себя в таком возрасте было уже очень трудно, вернее — невозможно.

Вообще она не вписывалась в наступавшее прагматическое время, она стала старомодной со своим романтическим характером.