Из записных книжек 1865—1905

Ничего нет смешнее, чем богоматерь или медный апостол, посаженные на каждом из великих памятников языческого Древнего Рима.

Только что приехавший художник-американец отправился в нищую итальянскую деревушку и уселся писать на треногом раскладном стуле. Появляется крестьянин с буйволами и обращается к нему с речью. Американец бранит крестьянина всеми словами и наконец спрашивает своего спутника Веддера:

— Что этому мерзавцу от меня нужно? Зачем этот негодяй пригнал сюда буйволов?

— Он говорит, что он привел буйволов в обычный час поить их водой, но не хочет мешать вам и охотно подождет до вечера; потом он опасается, что этот походный стул вам не очень удобен и хочет принести свой из дому.

Итальянцы и французы так преданы искусству и гостеприимны, что готовы помочь художнику, приехавшему на этюды, всем, чем только возможно.

Понтий Пилат мучился укорами совести и утопился в Люцернском озере. Это объясняет, почему гору назвали Пилат [38].

Я — противник смертной казни.

1879

Логика критиков непостижима. Если я напишу: «Она была голая» — и затем приступлю к подробному описанию, критика взвоет. Кто осмелится читать вслух подобную книгу в обществе? Однако живописец поступает именно так, и на протяжении столетий люди собираются толпами, смотрят и восхищаются.

Был с Бойесеном [40] в гостях у Тургенева. Пил чай из его Samovar.

Тургенев провел у нас вечер. Принес мне свою книгу. Я подарил ему «Тома Сойера».

Во Франции нет зимы, нет лета и нет нравственности. За вычетом этих недостатков — страна прекрасна.

Катался на пароходе по Уиндемирскому озеру. Беседовал с великим Дарвином.

Уже несколько лет в нашей литературе установился обычай хвалить все английское, хвалить от души. Это не находит отклика в Англии и потому прекратится. Каждый англичанин дружелюбно и с уважением относится к американцу, но Англия в целом презирает Америку. Это теперь не задевает нас, как, бывало, в прежние годы. Мы равнодушны к тому, что страна не лучше и не обширнее нас глядит на нас свысока. Мы ввели в практику телеграфную связь. Мы придумали скоропечатный станок, швейную машину, спальный вагон и салон-вагон, телефон, броненосец, мы внесли свою долю в успехи столетия, мы первые начали предсказывать погоду. Никто не пишет по-английски изящнее, чем Мотли, Гоуэлс, Готорн и Холмс [41].

Вчера, беседуя о домашних делах, я заметил:

— Жаль, что, когда мы уезжали, я не сказал Джорджу: «Было бы неплохо, Джордж, если бы за эти три-четыре месяца, что нас не будет, ты научился бы…»

— …не трогать моих спичек, — закончила Ливи [43].

Это в точности то, что я не успел сказать, однако до того я ни словом не упоминал ни о Джордже, ни о его повадках.

Несколько лет тому назад я как-то сказал:

— Представь, что я дожил до девяноста двух лет. И вот, когда я уже умираю, входит нарочный и говорит…

— Вы граф Дэрем! — заканчивает Ливи. В точности то, что у меня было на языке. Перед тем я ни слова не говорил о графском титуле и вообще не затрагивал этой темы.

«Сударь, мне кажется, что я заблудился, но я плохо знаю ваш город и потому не могу судить об этом с полной уверенностью. Если вы будете настолько любезны, что укажете мне, где находится «Виндзор-Отель», господь вас наградит. Может статься, конечно, что я не заблудился, — я не присягну, что это именно так; да и как присягать, когда кругом нет ни одного знакомого здания. Но если вы мне покажете хоть один дом, который я уже знаю, я сразу пойму, заблудился я или нет. Я хочу сказать, что, сравнив свое местонахождение с местонахождением этого дома, я пойму, кто из нас заблудился. Прояснив этот вопрос, я начну действовать, исходя из создавшейся ситуации. Если окажется, что я заблудился, тогда я сейчас ничего делать не буду: правильнее будет выждать известное время и затем возбудить дело против муниципалитета. Если же заблудился действительно дом, я примусь звать на помощь, потому что считаю долгом каждого порядочного человека…»

1882

Проснулся в 4 часа утра из-за невыносимой духоты. Какой-то болван закрыл транец [45], а под моей каютой пароходный котел. Пошел в лоцманскую рубку. Туман. Джордж Ритчи всю вахту ведет пароход по компасу, смотрит на карту, которую составил и запатентовал вместе с Биксби; иногда, на переправах, дает свисток. Великая вещь — карта. Теперь к ней прибегают многие лоцманы.

Джордж Ритчи взорвался где-то повыше Мемфиса; его выбросило в реку, оглушенного, прямо из лоцманской рубки. В ледяной воде он уцепился зубами за кипу хлопка и плыл, пока его, уже обес-силенного, не выловили матросы. Они распороли кипу хлопка и засунули его внутрь. Он согрелся, жизнь вернулась к нему, его доставили в Мемфис.

Но с тех пор он уже не прежний. Биксби взорвался раз на Мадридской излучине; второй лоцман погиб.

В 5 часов дня прошли место, где был Шляпный остров. Он пропал, нет и следа. Гусиный остров у кладбища, ниже Коммерс, тоже размыло, остался кусочек, которого вам не хватило бы на обед.

На развалинах Великой Башни черно от сарычей [46]: высматривают утопленников и т. п.

Возница от Гарта приехал за мной в десять вместо половины восьмого. В качестве извинения сказал: «Время в деревне течет медленнее, отстает на час-полтора от городского; так что опоздания нет. Иной раз встанешь в воскресенье ранехонько, а в городскую церковь придешь, проповедь, смотришь, наполовину прочитана. Время течет по-разному. Ничего не поделаешь».

Увы! Все переменилось в Ганнибале.

Но когда я дошел до Третьей или Четвертой улицы, слезы брызнули у меня: я узнал лужу. Это была та самая старая лужа, в которой завязла Энни Макдональд.

Семья бедняков на пароходе. Едут на Запад. Муж на палубе вместе с повозкой, жену с детьми пустили из милости в кают-компанию. Они спят на диване и на полу, без одеял, при свете. Ночью, должно быть, мерзли.

Вода выше Дюбьюка оливково-зеленая, полупрозрачная, роскошно освещенная солнцем. Верхняя Миссисипи — страна необыкновенных закатов.