Октябрь в моей судьбе

Я объяснял:

— Применение нашего метода позволяет кости срастаться первичным натяжением, как срастается рана мягких тканей.

— Ну, а что же известные всем фиброзная, хрящевая стадии сращения? Куда они у Вас делись? — недоуменно пожимая плечами, вопрошали из зала.

— Они не нужны, если пораженная кость, ее отломки сжаты, фиксированы надежно. Это как раз и достигается с помощью нашего аппарата, — объяснял я, снова и снова обосновывая теоретически свои результаты. — Кость — это же такая активная ткань, как мышцы, как кожа. Она совсем не малоактивна, как пока считается вами, коллеги.

Но мои слова тонули в гуле недоуменных возгласов.

— Восхищен, изумляюсь, но, считаю, подражания не достойно, — прокомментировал мое сообщение один из участников конференции, в общем-то, по отношению ко мне настроенный вполне доброжелательно. А в перерыве он отозвал меня в сторону и доверительным тоном посоветовал:

— Поскольку стремительность сроков излечения вашим методом просто не вмещается в сознание, завышайте эти сроки, тогда поверят скорее.

Но я не считал возможным следовать такому совету. Сегодня не поймут — завтра поймут. Не поймут завтра — послезавтра убедятся. Ибо я доказывал свою правоту не эмоциями, не словом, как мои оппоненты, а убеждал фактами. В медицине же факты, говорил еще академик Павлов, воздух и крылья ученого.

Скажу прямо: оппонентов, и подчас настроенных против меня весьма воинственно, было немало. Часть их искренне сомневалась в возможностях предложенной мной системы лечения, ничего общего не имевшей с традиционной (у этих людей дело заключалось, скорее всего, в психологическом барьере, который, как известно, очень часто и оборачивается консерватизмом). К сожалению, появились — в том числе среди многократно «остепененных» ученых — и такие противники, что сознательно лили грязь, ставили, казалось бы, непреодолимые барьеры на моем пути. Прозвучавшая тогда из их «лагеря» нелестная оценка нового метода («лихачество, какой-то слесарный подход к медицине») была еще не самой язвительной и резкой. Сколько же сил, времени пришлось потратить на дебаты со всяческими, как мы их называли, «грязелитейщиками»! Воинственность данной категории оппонентов объяснялась одним: быстрое внедрение нового метода доказало бы полную несостоятельность того, что многие годы помогало им держаться на хирургическом Олимпе. Несмотря на все, я был уверен в правильности избранного мною в медицинской науке пути. И усердно, не щадя сил, накапливал факты, подтверждающие мою правоту.

В этом — будем называть его — научном споре я опирался, конечно, не толь ко на добытые экспериментом и практикой факты. Я твердо знал, что просто не могу не добиться своего, ибо в нашей стране новое, передовое обязательно пробивает себе дорогу. Я десятки, сотни раз убеждался: людей, которые болеют за правое дело и не боятся взять на себя ответственность, обязательно у нас поддержат. Ибо такова природа советского общества, социалистического образа жизни.

Снова выкраиваю время из очередного отпуска, еду в Свердловск. Здесь опыты на собаках в виварии Свердловского НИИ ортопедии и травматологии — институте очень известном, авторитетном, слово его специалистов могло либо дать новый мощный толчок исследованиям, либо перечеркнуть их… Ставлю аппараты, каждый день осматривая подопытных животных. Второй день, пятый, девятый… Переломы срастаются на десятый день! Еще опыты! Сращение на пятый день! Специалисты из НИИ, которых я знакомлю с результатами, прямо-таки не могут удержать восторга, горячо меня поздравляют:

— Будем непременно осваивать ваш метод!

Но «грязелитейщики» не унимались. И, вернувшись домой, я все еще вынужден был доказывать в печати и разных инстанциях свою правоту. Было трудно в те годы, но не помню, чтобы хоть однажды разрешил себе опустить руки, поддаться унынию. Приходя на работу, я видел спокойные лица, уверенных в своем выздоровлении пациентов больницы, тех, кто за год-полтора до этого чуть ли не плача умолял помочь им. И, твердо уверенный в своей правоте, я упорно, настойчиво продолжал исследования.

Робкие, скромные ученые, безмерно талантливые, но не способные постоять за себя перед лицом самоуверенной и цепкой наглости — сколько их безвременно кануло в вечность, опустило руки, погибло… О них даже забыли!.. Так было со многими. Но это, говорил я себе, не мой путь. Мне очень близок по духу Святослав Николаевич Федоров, ныне известный в медицинском мире замечательный ученый-офтальмолог, руководитель знаменитого института микрохирургии глаза. Мы с ним специалисты разных отраслей медицинской науки и практики, но я считаю Федорова своим единомышленником; он близок мне по творческому духу, целеустремленности, мужеству, верности своему делу, советской науке. Его путь к признанию, как и мой, был тернист. Но Федоров никогда не пасовал и не пасует перед трудностями. Жизнь, опыт таких, как Святослав Николаевич, — прекрасный образец преданности своему делу, науке. Я безмерно уважаю таких ученых, следую в жизни и работе их примеру.

Не надо, однако, представлять меня этаким борцом, оставшимся без поддержки, который, наподобие иных литературных героев, один на один воевал с косностью, бюрократизмом и прочими трудностями. Нет, я никогда не был борцом-одиночкой! Меня всегда активно поддерживали, как и поддерживают сейчас, партийные, советские органы. Навсегда сохраню чувство благодарности и журналистам «Правды», «Известий», «Комсомольской правды», «Литературной газеты», курганской областной газеты, не раз выступавшим в защиту наших работ с острыми, проблемными статьями. Рядом постоянно находились друзья. Уже в пятидесятые годы в госпитале собралась довольно многочисленная группа моих единомышленников, тех, кто глубоко верил в мои работы и без остатка отдавал свой талант общему делу. Я еще расскажу об этих замечательных людях, в трудную минуту поддерживавших меня, немало потрудившихся для пропаганды, совершенствования новой системы лечения. Рука об руку мы врачевали и экспериментировали. И каждый наш эксперимент был очередным, все более ощутимым ударом по традициям.

Все мы, хирурги-травматологи госпиталя, с благодарностью вспоминаем Наталью Александровну Рокину, известного в Зауралье организатора здравоохранения, много лет бессменно возглавлявшую Курганский облздравотдел. Она помогала нам постоянно добрым словом, делом. Особенно помню один ее телефонный звонок:

— Гавриил Абрамович, с вами хотят побеседовать секретари и члены бюро областного комитета партии. Подготовьтесь, пожалуйста, к этой беседе.

В назначенный час я был в здании обкома на площади имени В. И. Ленина. Поднялся с мешком, полным «наглядных пособий» к предстоящей беседе, на четвертый этаж. В кабинете первого секретаря обкома Г. Ф. Сизова меня уже ждали. Тут же я выложил на стол аппараты, надетые на муляжи костей, фотографии больных до и после лечения, объяснил, что к чему, рассказал товарищам, слушавшим меня с вниманием все более нараставшим, об экономической эффективности лечения нашим методом. Подготовленные мною цифры свидетельствовали о большом народнохозяйственном и социальном значении этих работ, помогающих быстро ликвидировать нетрудоспособность, возвращать калекам радость полнокровной жизни.

Беседа, рассчитанная на полтора часа, затянулась до звезд на небе. Члены бюро специалистами в медицине не были, возможно, не всё поняли, но, главное, им стало ясно, что наши работы — это глубоко партийное дело, как, скажем, выращивание хлеба и строительство домов, ибо делали мы их для человека и во имя его благополучия.

— Возможно, у вас какие-то трудности и нужна помощь? — услышал я вопрос.

Особенно остра была нехватка аппаратов.

Тут же Рокиной дали указание подготовить соответствующее письмо в Минздрав РСФСР на имя заместителя министра Александра Васильевича Сергеева, который, скажу забегая вперед, оказался человеком очень заботливым, внимательным по-отечески…

С беседы в обкоме уходил окрыленным. И с Г. Ф. Сизовым меня потом долгие годы связывали теплые, сердечные взаимоотношения. Он постоянно интересовался нашими работами, оказывал содействие в создании условий для научных исследований, быта наших сотрудников.