Качалов

Пока они только любители, в большинстве студенты, но среди них несколько учениц театральной школы и начинающие молодые актрисы. Все они участники любительского кружка, которым руководит артист Александрийского театра Владимир Николаевич Давыдов.

Давыдов… Продолжатель великих традиций М. С. Щепкина и А. Е. Мартынова, создатель классических образов Фамусова, Подколесина и городничего, сыгравший многие роли в пьесах Островского — он гордость и украшение Александринки.

Для любителя пройти школу такого мастера — большая удача. Однако и Давыдов не случайно взялся за это нелегкое общественное дело.

Когда студенческая молодежь обратилась к прославленному артисту с просьбой руководить ими, согласие его получить удалось не сразу. Сперва он побеседовал с каждым участником кружка; лишь убедившись в том, что есть «подающие надежды», согласился возглавить молодежную труппу.

Владимир Николаевич нисколько не ошибся в оценке способностей своих подопечных. Забегая вперед, можно сказать, что из числа их вышло немало выдающихся театральных деятелей.

Пока познакомимся с ними на вечеринке в зале Кононова на Мойке, который любители снимают для репетиций и спектаклей. Однако зал служит не только для высоких целей искусства. Когда находится повод и заводятся небольшие деньжата, участники спектакля устраивают здесь скромные пиршества.

Только что окончилась веселая кадриль. За роялем студент-юрист Павел Гайдебуров — будущий народный артист. Неутомимые танцоры, тоже будущие знаменитости — курсистка Бестужевских курсов Елена Грановская и ученик казенной театральной школы Николай Ходотов, умоляют сыграть еще что-нибудь.

— Нет! Пускай теперь играет Самарин-Эльский… — отнекивается Гайдебуров.

Студент в тужурке с вензелями технологического института на петлицах покорно усаживается за рояль. Трудно представить, что этот плохой тапер Самарин-Эльский сторицей искупит свои музыкальные прегрешения, став крупным деятелем театра. Под его аккомпанемент лихо отплясывают импровизированный танец Микулин, Листов, Медведев со своей женой-красавицей, Петропавловский и другие юные наследники славы.

После танца, прихлебывая пиво из глиняной кружки, Шверубович читает любимый отрывок из Гамлета:

— Браво! Браво! — аплодируют юные лицедеи Саша Навроцкий и Леша Оболенский. Саша даже прервал свою обычную после третьей кружки речь о том, что его отец генерал Навроцкий написал слова известной песни «Есть на Волге утес».

Да что юный Саша! Непреклонная, суровая, никому не верящая в долг буфетчица тетя Глаша так растрогана, что сама подливает пиво в кружку Шверубовичу. И просит:

— Василий Иванович, прочтите еще! Уж больно трогательно вы декламируете…

Кого только не заворожит его пленительное «бельканто»!

Желание играть или хотя бы читать роли вслух переполняет начинающего актера. Немногочисленная аудитория вновь замирает, слушая слова принца датского: «Бедный Йорик! Я знал его, Горацио…» Никому не смешно, что кружка в руках актера изображает череп бедного Йорика. Да и как не поверить тому, что это действительно череп с пустыми глазницами, когда слышишь проникающие в душу слова: «Здесь были губы, которые я целовал, сам не знаю сколько раз. Где теперь твои шутки? твои дурачества? твои песни? твои вспышки веселья, от которых всякий раз хохотал весь стол? Ничего не осталось…»

Гамлет кончает монолог. В небольшом зале Кононова теснота. Все участники вечеринки собрались послушать Шверубовича. У него уже добрая слава чтеца.

— Наш Василий Иванович должен сыграть Гамлета! — воскликнул кто-то.

— Рано! Не дорос еще… Пущай допрежь того сыграет Несчастливцева. Задача тоже весьма великая.

Чистую русскую речь и густой бас Давыдова нельзя спутать ни с кем. После спектакля в Александринке ему не терпелось проведать своих питомцев.

— Покажем публике шедевр нашей драматургии «Лес». Сам займусь с вами, господа любители.

— Спасибо, Владимир Николаевич! Спасибо!

— Играть в пьесе Островского величайшая честь. Имейте в виду: ежели замечу лень, разгильдяйство, спуску не дам. Пошлю к черту!

Молодежь побаивается Давыдова как взыскательного педагога и одновременно обожает за бескорыстную заботу об их артистической судьбе. Даже те, кто испытал на себе его резкость, знают, что вспышки гнева случаются у Владимира Николаевича не от тяжелого, скверного характера, а от его высокой требовательности художника.

Актерам-любителям на всю жизнь запомнилось, как Давыдов начал свое первое с ними занятие.

— Ну, здравствуйте! — сказал он просто, без всякой торжественности. — Надеюсь, знаете, зачем вы сюда явились?

Неожиданный вопрос вызвал недоумение.

— Мы пришли сюда, чтобы учиться… Хотим стать артистами… — послышались робкие голоса.

— Артистами? Ха-ха-ха!.. — Давыдов покатывался со смеху. — Артистами?.. Ну, если хотите знать, то это дело очень далекого будущего. Много, еще весьма много придется вам потрудиться, прежде чем получите на это право.

Давыдов молча, внимательно принялся разглядывать своих учеников. Затем снова заговорил:

— Артист — это человек, утверждающий и проповедующий красоту, красоту души, красоту сердца. Знаете ли вы, что такое красота?

Ученики растерянно поглядывали друг на друга, а взгляд Владимира Николаевича уставился на девицу, явившуюся на занятия с замысловатой прической и с пестрой лентой в волосах. После долгого молчания Давыдов громыхнул:

— Должно быть, у вас голова болит?

— Ничуть не болит! — бойко ответила девица.

— Для чего же вы так обвязались? — обрушился вдруг Давыдов и, к всеобщему изумлению, сорвал с головы франтихи ленту и растрепал ее нелепую прическу. — В подобном виде вы ко мне на занятия ходить не смейте. Нельзя заниматься искусством в столь дурацком виде!

— Да как вы смеете! Я скажу папе. Я дочь художника… — возмущенная девица назвала имя известного художника.

— Тем более недопустима ваша безвкусица. Не позорьте своего батюшку, которого мы все весьма почитаем.

Всплакнула франтиха, но на следующее занятие явилась уже не такой расфуфыренной.

Суров был Давыдов со своими, учениками, которых он не только учил, но и воспитывал, отечески наблюдая за их сценическими успехами.

Однако пора пояснить, как и почему студент Шверубович оказался в кружке, руководимом Давыдовым. Неужели он нарушил верность Писареву, который так чутко поддержал его на первых порах?

В кружке за Невской заставой после мольеровского Валера Шверубович сыграл роль Разоренова в «Бойком месте» Островского. Вскоре после того он покинул сидоровский кружок. Почему? Неудачливый драматург Сидоров, взявшись руководить кружком любителей, мало чем мог им помочь: энтузиаст театра, он, однако, не обладал даром педагога и режиссера.

А Писарев? Он был перегружен работой в театре и в императорской театральной школе, где состоял преподавателем. Пользоваться его ценными советами было возможно, но рассчитывать на постоянную помощь не приходилось.

Потому, когда студенты образовали любительский кружок под руководством прославленного Давыдова, в числе других вступил туда и Шверубович. Модест Иванович Писарев безоговорочно одобрил этот шаг своего подопечного. Давыдов, по существу, оказался первым, кто по-настоящему, профессионально стал обучать любителя актерскому мастерству. А для него, как истинного художника, понятие это было равносильно другому понятию — труду. Труду упорному, вдохновенному, беспощадному.

«Ремесло — подножие таланта», — повторял Давыдов выражение древних греков. И добавлял: «Наша профессия невозможна без постоянного труда. Драматический актер должен, как пчела, собирать мед отовсюду, со всех цветов и нести переработанным в свой улей».