Моя фронтовая лыжня

Служил Гоша Одинцов матросом на пассажирском пароходе, обивал кедровые шишки и собирал женьшень, носил теодолит и вехи-рейки в партии геодезистов, мыл золото, был мотористом на лодочной спасательной станции в южном курортном городе... Призывная повестка застала Одинцова в роли дрессировщика и вожатого служебных собак при областном угрозыске.

Одинцов любит рассказывать солдатам о своих похождениях и приключениях. При этом не прочь прихвастнуть. Очень быстро обрастает дружками и заводит полезные для себя знакомства. Не пробыли мы в запасном и недели, а у него уже появились приятели в других батальонах, и в полковой АХЧ, и среди штабных писарей.

Поначалу ходовой сержант был правой рукой у старшины Кокоулина и комроты Науменко. Надо за чем-либо направить в ближайший поселок разбитного младшего командира - посылают Одинцова. Надо от роты послать на станцию команду солдат разгружать вагоны - старшим назначают Одинцова.

Однако скоро Одинцов попал во временную опалу. Оказалось, он злоупотребляет доверием начальства и своей относительной вольницей. Оставляет команду на своего помощника, а сам уходит в поселок. Там у него какие-то неотложные дела... Там у него уже успели завестись знакомые девицы...

Вася Философ

Есть у нас в батальоне нештатный философ - Василий Воскобойников. Очень немногословный парень. Молчит, молчит, а потом и сказанет что-нибудь, обычно впопад, к месту. Причем свои сентенции черпает в основном из двух источников.

Воскобойников - плотогон, и это чувствуется в его образной речи. То поучительную бывальщину расскажет из своей сплавной практики. То, отзываясь положительно или отрицательно о каком-либо однополчанине, сравнит его с деревом, птицей, зверем.

О солдате Якове Стуколкине - о нем речь впереди, - который никак не поддавался перевоспитанию в коллективе, Воскобойников сказал: "Такое крепко усохшее бревно окорке не поддается".

Вторая струя, питающая самодеятельного философа мудрыми мыслями, дедовское наследие. По словам Воскобойникова, его дед, старообрядческий начетчик, приучал внука к чтению божественных книг. Сейчас Василий верующим себя не считает, но крылатыми фразами из священного писания иногда пользуется.

У Васи Философа есть своя собственная, довольно своеобразная, система взглядов на жизнь. В одних случаях с ним вполне можно согласиться, в других хочется поспорить, в третьих - его позиция для меня неприемлема.

Однажды после политинформации между солдатами завязался откровенный неофициальный разговор о перспективах войны. Свое мнение на этот счет Воскобойников высказал так:

"Таежного гнуса, по-моему, людям никогда не удастся на нет вывести. А фашистскую гнусь обязательно изничтожим!"

Что же, вполне резонная постановка вопроса.

В другой раз солдаты разговорились о том, кому в каких войсках хотелось бы служить. На тот нереальный случай, если бы у каждого спросили, куда он хочет в авиацию, артиллерию, в танковые части?

Авенир Гаренских высказался за артиллерию, Саша Вахонин хотел бы попасть в связисты, Муса Нургалиев - в кавалерию. Нашлись добровольцы в авиацию и разведку, в подводники и саперы. Гриша Пьянков водил бы танк. И он же категорически высказался против авиации и морского флота. Дескать, собьют само - и загремишь вниз, разобьешься в лепешку, торпедируют корабль - и камнем пойдешь на дно морское. А на земной тверди и тяжелораненому есть надежда на спасение.

Воскобойников на это возразил:

- А может и так случиться: чик с подбитого самоа потихонечку к своим приземлится, а ты, сухопутный вояка, на этой самой "земной тверди" на мине свою смерть найдешь.

Не успел я мысленно стать на сторону Васи Философа, как он резюмировал:

- И вообще, ребята, армия совсем не то, что гражданка, а как раз наоборот. Ни в коем разе никуда не просись, куда тебя сунули - там и будь. А то ежели станешь на том самом выпрошенном месте калекой, так до самой смерти будешь казниться: чево рыпался, зачем не служил там, куда вначале назначили!

У такой философии, изрядно приправленной фатализмом, приверженцы нашлись. Но они оказались в меньшинстве. И спор разгорелся бы с новой силой, если бы не команда: "Кончай перекур! Выходи на построение!"

Симулянт

Этого солдата я хорошо приметил еще в городе. Среди людской толчеи он катался по земле и благим матом вопил:

- Ой, братцы, помираю! Ой, смертынька моя пришла! Скорей зовите дохтура, мать вашу растуды!

Когда солдат садился, он держался обеими руками за живот. Можно было подумать, будто у него острый приступ аппендицита или заворот кишок. Весь вывозился в грязи. Правда, отправляясь в военкомат, облачился в такие обноски, что их не стоило жаь.

У меня этот человек не вызвал ни малейшего сочувствия. Я заподозрил его в притворстве. Слишком уж демонстративно извивался он и вопил. Причем делал это как бездарный артист.

Предполагаемого больного забрала "скорая помощь". Скоро я позабыл об этом эпизоде. И вот дней десять спустя Якова Стуколкина - оказалось, так его зовут - прислали в нашу роту. И следом за ним просочился слух: "Положили Стуколкина в больницу, обследовали и признали: махровый симулянт. Строго предупредили: дескать, на первый раз прощаем, а станешь опять выкамаривать, так угодишь под суд".

Симулянта прислали в третью роту на перевоспитание. Угрюмый, нелюдимый, Стуколкин поначалу ни с кем не общался. Потом сблизился с Воскобойниковым. В свободные минуты они обособлялись вдвоем, о чем-то беседовали, иногда спорили. Мы решили, что Вася Философ учит симулянта уму-разуму. Примерно так оно и было. Но только примерно. Кроме общих разговоров была у них одна конкретная тема, строго засекреченная. Причем втянуть Философа в свою затею усиленно пытался Стуколкин. Однако разгадка этого секрета - впереди.

Не раз беседовал со Стуколкиным комиссар батальона Емельянов. Хотел вызвать его на откровенность, выяснить намерения: или солдат искренне раскаялся в своем неблаговидном поступке, или замышляет преподнести какой-то новый сюрприз.

- А што я могу сказать! - уклончиво отвечает комиссару Стуколкин. - У нутра моего спрашивайте. Разве я знаю, когда оно меня схватит!

- Но ведь врачи прислали нам официальный документ: у Якова Стуколкина и с животом и вообще со здоровьем все в порядке; годен к военной службе без всяких ограничений.

- Да чо те врачи понимают в моем нутре! Коновалы они, а не врачи! Я сам чую, што мой желудок насквозь прохудимшись и кишки одна около другой перепутамшись.

- Ладно, на сегодня хватит. Но мы еще вернемся к этой теме. А пока что по-хорошему предупреждаю: мы включили тебя в батальон с испытательным сроком. Одумаешься, исправишься - останешься с нами, вместе поедем воевать, Родину защищать. А если опять возьмешься за свое - тогда уж нам придется с тобой расстаться...

Солдатам третьей роты Емельянов сказал:

- Не попрекайте Стуколкина симулянтством. Относитесь к нему так, будто ничего не знаете о его прежних выходках. Попробуем гладить его по шерсти. Может, внимательным подходом удастся приобщить к солдатской семье.

Соблюдая наказ комиссара, большинство солдат роты старается не напоминать Стуколкину о его неудачной попытке симуляции. Но поддерживать с таким типом дружеские отношения трудно. К тому же сам Стуколкин непрерывным нытьем провоцирует насмешки.

Прежде всего не поладил со Стуколкиным ротный приставала Пьянков.

- Эй, земляк, ты вот говоришь, будто сильно животом маешься, - сказал он Стуколкину во время обеда нарочито громко, чтобы слышали и другие. - Так я тебе советую: от живота нет лучшего средства, чем строгая диета. Коли у тебя в борще жирные куски мяса попадутся или в каше шкварки окажутся, ты эту отраву немедля в мою миску перекидывай!

- Я те перекину! - вместо того чтобы отшутиться, всерьез огрызнулся Стуколкин. - Вот сейчас выйдем из столовки, так я тебя, хорька вонючего, через забор перекину!

Тихий Вахоня

В нашей роте не более дюжины некурящих. В том числе комроты Сергей Науменко, я, учитель Федоров и молодой паренек из Перми - Александр Вахонин. В роте его почему-то называют не Вахониным, а Вахоней. Пожалуй, такой вариант более подходит Саше, парню на редкость добродушному, покладистому, не по возрасту инфантильному.