Во имя Ленинграда

Когда мы начали разбег, то, пересекая почему-то наш курс, взлетал второй отряд И-16, а навстречу - уму непостижимо! - лоб в лоб взлетали "бисы". То ли нам повезло, то ли оттого, что самолет И-15 ("бис") имел малый разбег и сразу уходил с набором высоты, мы как-то разошлись, не столкнувшись. В поднявшейся кутерьме три девятки самолетов на пересекающихся и встречных курсах без потерь ушли на первое боевое задание. Чего только не случается в авиации...

Мы пошли на пункт целеуказаний. До него нам было ближе всех. Длинная стрела указывала на восток. Три поперечных полотнища показывали: высота 3000 метров. Это значило, что противник где-то на востоке, на высоте 3000 метров, а дальше ищи его сам...

Наш отряд летел в сторону Петергофа. У Шепелева маяка по сигналам указательного пункта мы повернули на юг и снизились до 1000 метров. Навстречу попалось несколько групп наших самолетов - "мигов", "яков", "ишачков" и "чаек" - все они покачали крыльями, показывая, что свои.

Возле Волосова в небе было пусто, и мы полетели вдоль железной дороги к Нарве. Там лежал указатель на восток, мы полетели этим курсом и пришли прямо на свой аэродром, иначе говоря, сделали полный круг. Самолетов противника во время этого первого боевого вылета не встречали.

Подрулив к стоянке, капитан Полтарак сбросил парашют, вскочил на подножку автостартера и помчался на КП эскадрильи. Мы понимали, что командир решил разобраться: по чьей вине летчики чуть не разбились почти на старте, едва оторвавшись от земли. Но стоило ли искать виновных! Мы все понимали: управление полетами остается нашим слабым местом. Радиостанций, обещанных еще в марте - апреле, на самолетах так и не установили. По-прежнему командиры вынуждены были давать сигналы разноцветными ракетами да приказывать уложить в том или ином направлении указательные полотнища. И, в сущности, судьбу боя в начале войны решали глазомер, умение да находчивость летчиков...

Вернувшись из штаба эскадрильи, капитан сказал:

- Из бригады (штаб ее был в Петергофе) сообщили, что немецкие самолеты сбросили мины и бомбы на Кронштадтский рейд. - И добавил: - Ну, а таких самоубийственных взлетов, как сегодня утром, больше не будет. Адъютанту поставить дежурного по отряду, который будет дополнять команды дежурного по полетам.

Быстро заправили горючим самолеты, надели парашюты и заняли места в кабинах. Эскадрилья дежурила всем составом. Солнце поднялось над горизонтом и ярко светило прямо в глаза. Я надвинул светофильтровые очки, положил ладони на ручку управления и склонил голову. Постепенно мысли мои стали путаться: бессонная ночь брала свое, и я впервые в жизни уснул в кабине самолета. Техник Богданов, увидев, что я сплю, не стал меня будить: он знал мой беспокойный характер и хотел, чтобы я получше отдохнул после первого боевого вылета. В двенадцать часов дня по радио передали выступление В. М. Молотова, который объявил народу о начале войны с фашистской Германией. Техник подбежал к кабине и стал трясти меня за плечо:

- Товарищ командир, товарищ командир!

Я, спросонья не поняв, в чем дело, стал запускать мотор, но техник отвел мою руку от электростартера и громко закричал:

- Командир, Молотов сообщил, что началась война с Германией! Фашисты наступают по всей западной границе! Авиация немцев бомбит города и аэродромы! Понимаешь или нет?

Я понимал, конечно, значение этого страшного сообщения. Но тогда еще не осознавал, что предстоит пережить народу, стране и, конечно, каждому летчику. Не знал я, с чего начинать. И все же снял все запрещающие таблички, страховочные резинки с множества рычагов, тумблеров и защелок в кабине самолета и, подав их технику, сказал:

- До конца войны мне все это не показывай. Теперь не до техники безопасности. Самолет, как и летчик, должен отдавать в бою все, на что способен, и еще чуточку сверх того. Понял?

Техник хотел что-то возразить, но, подумав немного, взял таблички и ограничители, положил их в карман комбинезона и тихо сказал:

- Ваша правда... Война с фашистской Германией будет очень тяжелой. Ох, сколько горя впереди!.. - Потом, как бы опомнившись, произнес: - Я подежурю у самолета, а вы выйдите из кабины, разомнитесь немного...

Я расстегнул парашют, сбросил лямки на борт кабины и спрыгнул на землю. В это время к стоянке отряда подбежал механик комиссара эскадрильи и, приложив ладони ко рту, крикнул:

- Всему летному составу, кроме дежурных звеньев, собраться на стоянке самолетов управления на митинг! Начнется через пятнадцать минут.

Поравнявшись с нами, он, козырнув, вновь громко закричал:

- Все на митинг!

Младший лейтенант Цветков издали помахал мне шлемом и громко крикнул:

- Товарищ лейтенант, скажите на митинге, что мы, чугуевцы, не подведем!

Он имел в виду летчиков, окончивших Чугуевское летное училище и шесть месяцев назад прибывших в нашу эскадрилью.

- Ладно, ладно, "чугунок", скажу, что ты здесь, а не в Петергофе и что ждешь свидания не с Надюшей, а с "юнкерсом"...

Комиссар эскадрильи открыл митинг. Он произнес взволнованную речь, потом выступили два летчика и два техника. Я молчал, потому что вообще не любил и не умел выступать на многолюдных собраниях. Да и не хотел повторять сказанное - и очень хорошо - другими. У меня в тот момент было единственное желание: скорее в бой, скорее встретить врага в воздухе...

Последним взял слово командир эскадрильи. Его выступление было самым коротким. Он сказал:

- Товарищи! Фашисты знают, как советские люди умеют защищать свою Родину. Наши летчики будут уничтожать врага не только в воздухе, но и на земле. Война долго не продлится, враг будет разбит!

В это время оперативный дежурный эскадрильи выскочил из находившейся рядом палатки, пустил одну за другой три красные ракеты и крикнул:

- Самолеты противника идут вдоль залива на восток, высота две-три тысячи метров!!

Не дожидаясь других команд, все бросились к своим самолетам. До наших истребителей было метров шестьсот. Пока мы бежали, от каждого отряда взлетело по одному звену и скрылось из виду.

К самолетам первыми прибежали капитан Полтарак и я, остальные порядочно отстали. Личная физическая закалка была налицо. Я вскочил в кабину самолета, запустил мотор и, пока он прогревался, быстро застегнул лямки парашюта и поясной привязной ремень. Плечевыми ремнями я не привязывался. Это давало свободу движений в кабине, и поэтому я лучше видел все справа, слева и позади. Мне часто говорили товарищи:

- Вылетишь, Василий, на отрицательной перегрузке из кабины.

Я же смеялся и отвечал:

- Ну и что? Вылечу и спущусь на парашюте, но зато не прогляжу друга в беде или подкрадывающегося врага.

Мелочь, конечно. Но впоследствии я не раз убеждался в своей правоте. Десятки раз удавалось своевременно обнаружить врага в задней полусфере, и это спасало меня и товарищей от верной гибели.

По сигналу командира отряда мы взлетели шестеркой вслед за звеном командира эскадрильи и пошли к Кургальскому мысу. Все помнили слова дежурного, что противник идет вдоль Финского залива, и надеялись на встречу с ним. Выйдя в Нарвский залив, встретили три наших самолета МБР-2. Их мы в шутку называли "самолеты с домиком". Издали действительно казалось, что на них сверху имеется какая-то своеобразная, не похожая на военную постройка. Они покачали крыльями. Это уже стало известным всем сигналом "Мы свои".

Вернувшись на аэродром, мы узнали, что вражеские самолеты-разведчики были в районе Таллина, а нашу эскадрилью подняли по ошибке, увидев свои самолеты МБР-2, которые вылетали в Финский залив с гидроаэродрома Пейпия, находившегося от нас всего в шести километрах.

После этого полета капитан Полтарак разбора не делал, а только сердито сказал:

- Ну и безответственность... Даже сосед в шести километрах не знает о вылете своих самолетов...

...Война начинается и ведется на каждом участке вроде бы одинаково и все-таки по-разному. Вот и сегодня здесь, под Нарвой, мы ее не ощутили, хотя за эти пятнадцать часов в других местах погибли десятки тысяч людей. Кровопролитные бои шли и на земле, и в воздухе. А на Балтике вся авиация флота, за исключением двух эскадрилий самолетов МБР-2 в Либаве и Риге, еще не вступала в боевые действия.