Чаадаев

По мере приближения к Москве война вовлекала в свое горнило все больше мирных жителей. Крестьяне окрестных деревень поджигали свои дома, уводя женщин, детей и скот в леса. Мужики, отбивая оружие у французов, наносили внезапные чувствительные удары по их частям. Героизм крестьянства вносил смятение в стан врага и вдохновлял русских воинов. Так, капитан П. С. Пущин, командир роты, в которую еще в июне был переведен Петр Чаадаев, записал в своем дневнике за несколько дней до Бородинского сражения: «Стало известно, что вчера французский отряд в 200 человек напал на крестьян князя Голицына в лесу, куда они от него спрятались. Крестьяне отбили атаку эту, убили у неприятеля 45 человек, а 50 взяли в плен. Замечательно, что даже женщины дрались с ожесточением. Между убитыми одна девушка 18 лет, особенно храбро сражавшаяся, которая получила смертельный удар, обладала настолько присутствием духа и силой, что вонзила нож французу, выстрелившему в нее, испустила дух, отомстив».

Подобные примеры были особенно важны перед Бородинской битвой. Уже 24 августа часть русской армии под начальством князя Багратиона завязала бой, который продолжался до ночи. Пока шел этот бой, в расположении Семеновского полка служили молебен о даровании победы русским войскам. Воины надевали белые рубахи, готовясь к верной смерти. «Вам придется, — обращался к ним объезжавший войска Кутузов, — защищать землю родную, послужите верой и правдой до последней капли крови».

Наступило 26 августа. Было еще темно, когда неприятельские ядра стали долетать до расположения Семеновского полка. Став в ружье по первому же выстрелу, семеновцы с самого начала сражения находились под неприятельским огнем, но до полудня непосредственного участия в битве не принимали. В то самое время, когда на левом фланге русская армия героически сражалась с превосходящими силами неприятеля, в центре обороны важную по своему ключевому положению высоту мужественно защищали солдаты генерал-лейтенанта H. H. Раевского, выдерживавшие огонь вчетверо большего числа орудий. Слегка продвинувшись вперед, войска противника стремились обойти левое крыло оборонявшихся и занять центральную высоту. Для предотвращения этой угрозы Барклай де Толли выдвинул в первую линию четвертый корпус, а за ним, позади селения Князькова, за центром боевого порядка, в резерве поставил отборные гвардейские полки — Преображенский, Семеновский, батальоны которых стояли в колоннах к атаке.

Чтобы при необходимости задержать дальнейшее продвижение противника, семеновцы вынуждены были стоять на этой позиции под перекрестным огнем его артиллерии, лишь иногда переменяя свои места.

Курган, защищаемый корпусом генерал-лейтенанта H. H. Раевского, несколько раз переходил из рук в руки. Вся отлогость холма от основания до вершины была усеяна трупами, а раненые воины сражались до тех пор, пока не падали от потери крови и истощения сил. Жар битвы становился все более чувствительным и для Семеновцев. Их стал достигать не только пушечный и картечный, но и ружейный огонь. Воздух выл непрерывно, земля дрожала, и братья Чаадаевы видели, как ядра рушили вокруг деревья и строения, валили с ног боевых товарищей.

Около трех часов пополудни атака французской пехоты сменилась действиями конницы, которая ударила по всем батареям левого фланга русских войск, но после многократных нападений была почти вся уничтожена кавалерией генерал-адъютанта И. В. Васильчикова и пушечным огнем артиллерии. Правда, отдельные отряды французской конницы прорвались до стоявшего в резерве Семеновского полка, воины которого встретили их штыками и обратили в бегство. На этом эпизоде и заканчивается участие семеновцев в Бородинском сражении, в котором, по выражению А. П. Ермолова, «французская армия расшиблась о русскую». Земля была полита потоками крови, усеяна обломками оружия, и везде, куда ни обращался взор, лежали груды человеческих трупов и убитых лошадей (по подсчетам военного историка А. И. Михайловского-Данилевского, после изгнания Наполеона из России на Бородинском поле сожгли более 58 тысяч человеческих тел и 35 тысяч конских трупов).

О чем мог думать, глядя на эти горестные картины, восемнадцатилетний подпрапорщик Петр Чаадаев, вплотную соприкоснувшийся со смертью? Противился ли мысленно возможности собственного уничтожения, переживал ли состояние невольного убийцы, поражался ли свирепой дикости и бессмысленному варварству взаимного истребления, в очередной раз обуявшего, несмотря на прогресс цивилизации, «человека разумного»? Но о чем бы ни думал он, а сражался отважно. За мужество и храбрость в Бородинском бою «Чаадаев 1» и «Чаадаев 2» вместе с двоюродным братом Иваном Щербатовым производились из подпрапорщиков в прапорщики. Хотя впоследствии ходили слухи, будто производство это произошло не без протекции адъютанта Барклая-де-Толли, полковника А. А. Закревского, служившего ранее у их далекого родственника по щербатовской линии, графа Каменского. Тем не менее основания для повышения в чине были, что и отмечено в приказе по Семеновскому полку от 10 сентября.

Пока же, сразу по окончании боя, Петр Чаадаев проводил ночь на поле сражения вместе с однополчанами, которые, как и все русские воины, готовились на следующий день атаковать неприятеля. Но опасность окружения определенной части войск заставила армию с рассветом отступить к Москве.

Решение сдать древнюю столицу опечалило русских воинов, но, повинуясь приказу главнокомандующего, который, по свидетельству его адъютанта, ночью сам плакал как ребенок, утром 2 сентября Семеновский полк вместе с кавалерией вступил вслед за обозом и артиллерией через Дорогомиловскую заставу в Москву. Вид мирного города так сильно изменился, что Петр Чаадаев не узнавал родных мест. На одних улицах и площадях не было ни души, дома казались пустыми, на других, напротив, царило беспокойное оживление: тянулись нескончаемые ряды повозок с ранеными, подвод городской полиции, увозившей пожарное оборудование, партии пленных; встречались офицеры в мундирах ополчения, ратники в кафтанах. На Москве-реке сжигали барки с казенным имуществом и хлебом, топили порох, разрушали переправы, на винном дворе разбивали бочки с вином. Бросавшие в лавках свои товары купцы зазывали солдат и просили их брать приглянувшиеся вещи. Все улицы были завалены различным скарбом, замедлявшим продвижение войск. Повсюду слышался крик и плач. Раздавались упреки: почему сдали столицу без боя? Последние толпы покидавших город присоединялись к воинским колоннам. Множество карет, колясок, фур теснили друг друга в окрестностях города, спеша от захватчиков. Такие грустные картины наблюдали семеновцы, когда проходили через столицу на Рязанскую дорогу.

Но если проходивший через Москву вместе с Семеновским полком подпрапорщик Петр Чаадаев с трудом узнавал родной город, то через несколько дней, после долгого и сильного пожара, он его и вовсе бы не узнал. Его взору открылось бы необычное зрелище: на улицах, где находились деревянные дома, торчали одни высокие обгорелые трубы. Все кругом было черно, а в толстом слое пепла иногда попадались начинавшие разлагаться мертвые лошади и трупы людей. То там, то здесь встречались костры, сложенные из дорогой мебели, разорванных книг и картин. Возле костров на изящных стульях и обитых шелком диванах сидели темные от дыма солдаты и офицеры неприятеля. Часть из них сбросила обгоревшую форму и переоделась в награбленные костюмы.

Пока грабеж и распутство, оторопелость и нерешительность удерживали врага в Москве, русская армия в трудных условиях, проселочными путями совершила знаменитый фланговый марш-маневр, перейдя с Рязанской дороги на Калужскую.

Разворачивались военные действия партизан, или «летучих отрядов», которые под руководством отчаянно храбрых офицеров Давыдова, Сеславина, Фигнера и других постоянно терзали (даже в самой Москве) разрозненные части неприятеля. Петр Чаадаев вместе с другими однополчанами не мог не радоваться вестям об успехах «малой войны», которой главнокомандующий и другие военачальники придавали организованные формы и которая естественно сочеталась со стихийной борьбой крестьян. Стоя неподалеку от главной квартиры армии, семеновцы видели, как каждый день туда приходят мужики, прося ружей и пороха. Многие жители сел и деревень приготавливали рогатины, выковывали острия копий, запасались топорами и делали вылазки на дороги, подстерегая рыщущих в поисках продовольствия французских солдат.