Жертвы Сталинграда. Исцеление в Елабуге

Отпуск. Жена. Ребенок. Три недели назад я мечтал провести Рождество дома. И считал это вполне возможным. Интересно, как выглядит сейчас моя квартира в Шварцвальде? Наверняка дома стоит елка, украшенная свечами. Разумеется, у моей жены немало забот. Мои подчиненные вряд ли представляют, что делается на родине. Я не сказал им всей правды, чтобы без нужды не пугать их.

Разговор пошел о доме. Недавно некоторые из нас получили письма и даже крошечные посылочки (не более ста граммов). Их доставили самолеты. Мне прислали фотографии сынишки. Фотографии переходили из рук в руки. Вайс показывал снимки своей жены и двух маленьких дочек. Эрлих был еще не женат, но носил с собой фотографию матери. Шнайдер женился незадолго до отправки нашей роты во Францию и не успел завести детей.

В блиндаже стало тихо. Разговор постепенно пошел на убыль. Его не смог оживить даже Вайс. Каждый думал о своем, вспоминал близких и родных, которые находились далеко отсюда. Когда-то удастся увидеть и обнять их?

Я вышел из убежища наверх. Туман так и не рассеялся. Казалось, вот-вот пойдет снег. Стало совсем темно — не видно было даже вытянутой руки. Со стороны фронта иногда доносилось стрекотание пулеметов, да где-то далеко ухала артиллерия. Наверное, в такую погоду противник отказался от активных действий. Окруженные все равно никуда не денутся, раз попытка армии Гота прорваться на помощь была отбита.

Сколько я ни напрягал зрение, ничего не было видно. Наконец разглядел обломки грузовика. Значит, чтобы пройти к операционной, нужно взять вправо, а потом тридцать шагов влево — и я в штабном блиндаже.

Ощупью я спустился по лестнице, нащупал ручку двери. Из радиоприемника доносился бодрый голос диктора: «Говорит Сталинград. Мы находимся у развалин Тракторного завода на самом берегу Волги, которая блестит у нас перед глазами. Здесь, на берегах крупнейшей реки Европы, стоит на посту германский часовой. Это солдат Сталинграда. Вы слышите стрекотание пулеметов и треск ружейной стрельбы? Это, дорогие мои слушательницы и слушатели Германии, русские ведут огонь. Они хотят помешать нам, вашим храбрым солдатам, отпраздновать Рождество. Вот я вижу лейтенанта с решительным, волевым лицом. Он в каске.

В руках он держит автомат. Он готов в любую минуту открыть по противнику огонь. А рядом его стойкие солдаты…»

— Выключите вы наконец этот бред, — раздался раздраженный голос старшего лейтенанта Гутера. — Парень, который сейчас говорит по радио, никогда не был в котле. Сидит себе небось где-нибудь в Харькове или в Берлине и читает перед микрофоном.

— Что здесь случилось? — спрашиваю я.

— Передача германского радио, мой дорогой, — ответил мне начальник аптеки. — Вам посчастливилось, доктор Гутер, что старший лейтенант Бальзер не слышал ваших слов. Вот уж он-то действительно обрадовался бы.

— А что с Бальзером? — поинтересовался я.

— Где он может быть? Разумеется, сидит у подполковника, — заметил д-р Ридель. — Наверняка уже пропустили пару бутылочек и сидят, наслаждаются.

Любивший поболтать старший лейтенант Бальзер всегда стеснял присутствующих, поэтому у него в роте и не было друзей. Все старались по возможности избавиться от его общества.

Всеобщего любимца нашего блиндажа, военфельдшера д-ра Кайндля, тоже не было в этот вечер. Несколько недель назад он заболел тяжелой формой гепатита, но продолжал работать, так как приток раненых был очень большой. День ото дня состояние его здоровья ухудшалось, болезнь победила. За восемь дней до окружения 6-й армии д-ра Кайндля уложили на нары рядом с печкой и с первым транспортом раненых отправили в тыл. С тех пор о его судьбе никто ничего не знал, хотя все надеялись, что он выздоровел.

Так что в рождественский вечер в штабном блиндаже оказались только два врача, казначей и начальник аптеки. Сварили крепкий грог, пытаясь с его помощью оживить беседу, но и грог не помог — разговор как-то не клеился. О чем мы могли говорить? О том, что русские остановили Гота, или же о поражении немецкого корпуса в Африке? О нашей работе в операционной — по пятнадцать часов в сутки — или же о наших родных?

Никакой разговор о нашем положении ничего не мог изменить. А если же обо всем задуматься серьезно, то легко дойти до того, что начнешь проклинать всех, кто загнал нас в эту братскую могилу. Но что может изменить маленький винтик? Голова шла кругом. Из этого замкнутого чертового круга, казалось, нет никакого выхода.

Кто-то снова включил радио. Передавали мелодии, хорошо знакомые каждому из нас с детских лет.

Спаситель? Раньше мне очень нравилась эта песня, но сейчас я не мог ее петь. Неужели спасение в вере? Сколько десятилетий верующие христиане поют эту песню, и как мало помогла их вера исправить мир.

Видимо, это ничего не дает. И придется нести свой крест, тяжелый крест солдата, разгромленного под Сталинградом.

Тот же самый смысл, те же самые слова. Эта мелодия вызывала в памяти многие счастливые часы, но стоило вспомнить наши страшные будни и не менее мрачное будущее — и даже эта песня не приносила ни капли утешения.

Нужно было найти другой ответ. Но какой?

Незаметно я направился к своей постели и при свете коптилки стал перебирать старые письма. Но никакого ответа в них я для себя не нашел.

Рождественское утро было очень холодным: термометр показывал минус двадцать три градуса. Так холодно еще никогда не было. К тому же дул резкий восточный ветер, не ветер, а настоящий буран.

Новые события отбрасывали новые тени, и очень черные. Первым понял это по-своему старший лейтенант д-р Бальзер, награжденный когда-то золотым значком нацистской партии.

Несколько дней подряд д-р Бальзер жаловался на боли в правой ноге, которую отморозил якобы еще в прошлом году под Ленинградом. Время от времени он уходил из операционной, шел в блиндаж и ложился на свои нары. В первый и второй день Рождества д-р Бальзер вообще не появился на работе. В довершение ко всему он подал рапорт на имя дивизионного врача, чем очень удивил командира роты и всех остальных офицеров. В рапорте д-р Бальзер писал, что из-за своего обморожения не может выполнять обязанности хирурга в полевых условиях, так как ему очень трудно подолгу стоять на ногах, и потому он не хочет быть в тягость своим коллегам. Заканчивал он свой рапорт просьбой к господину дивизионному врачу откомандировать его из роты как не способного выполнять свои служебные обязанности и разрешить вылететь в тыл.

Старший лейтенант д-р Гутер не собирался ходатайствовать перед командованием об удовлетворении просьбы Бальзера, но не передать этот рапорт по команде он не мог. Однако начальник медицинской службы дивизии удовлетворил рапорт. Таким образом, «старый борец» д-р Бальзер покинул котел еще до Нового года.

А ведь какие геройские речи произносил этот вояка! Незадолго до сочинения своего рапорта Бальзер говорил о необходимости выполнить историческую миссию по искоренению большевизма. Он призывал верить фюреру и, несмотря на коварство противника, проявлять исключительную твердость. Только так можно выполнить те задачи, что поставила перед храбрыми германскими солдатами любимая родина! А теперь он вдруг улепетывает, видите ли, еще с прошлого года у него обморожена правая нога! В лазарете лежали десятки солдат и офицеров с обморожением третьей степени, у некоторых от ног и рук остались одни кости, но их не отправляли на самолетах в тыл. Для них не находилось места.

История с д-ром Бальзером оставила неприятный осадок. Солдаты нашей роты частенько злословили по этому поводу: они, мол, тут должны выполнять «историческую миссию», жертвуя жизнью, а нацистские демагоги бегут в безопасное место. Вот тут как хочешь, так и понимай боевую дружбу.