«Илы» атакуют

Летим. Атакуем, завершая полный разгром станции. При выходе из атаки чувствую, как самолет вздрогнул, будто от удара снизу. Смотрю на плоскость и вижу в ней огромную дыру. Ясно: прямое попадание снаряда. К счастью, снаряд оказался бронебойным и не разорвался, а то разнесло бы машину вдребезги.

В тот же миг закричал мой стрелок. «Ранен», — мелькнуло в голове. На какое-то мгновение растерялся, но голос стрелка вновь вернул к действительности. Радио у нас в то время было односторонним. Я мог лишь слушать ведущего. Подлетаю к Пошевальникову, рукой показываю ему на хвост своего самолета. Он по радио говорит: «Не понимаю». Я вновь показываю на хвост, а потом себе на голову: ранен, мол, стрелок. Что делать?

Пошевальников, так ничего и не поняв, говорит по радио: «Иди вперед на аэродром».

Даю полный газ и направляюсь к своему аэродрому. Захожу на посадку, приземляюсь, и вдруг самолет валится на правую сторону. Выключаю мотор. В чем дело? Оказалось, что пулеметная очередь пробила колесо, и спустила камера.

Подъехала санитарная машина. Стрелка вытащили из задней кабины. У него ранение в ногу.

Вечером Пошевальников доверительно сказал мне, что он сомневался, найду ли я аэродром. У меня на душе мрачно — жаль стрелка.

— Не горюй, — успокаивали товарищи. — Война есть война. Жертв не миновать.

А я винил себя. Считал, что плохо маневрировал и подставил самолет под удар. В конце концов поздно вечером пошел в лазарет и до утра просидел у постели стрелка. Ему стало лучше. Пуля пробила мякоть, кость не задела.

Начались боевые будни. Ежедневно летаю на штурмовку врага. Помня историю с паровозом, стараюсь делать только то, что делает ведущий.

Шли бои под Старой Руссой. Девятка штурмовиков под прикрытием восьми истребителей «Яковлевых» вылетела на деревню Глухая Горушка, превращенную немцами в мощный узел сопротивления. Задание было несложное: атаковать артиллерийские позиции противника и левым разворотом через болото выйти за реку Ловать, на территорию, уже занятую нашими войсками.

Взлетели, построились и, набрав высоту полторы тысячи метров, легли на курс. Я летел во втором звене правым ведомым. Вскоре к нам пристроились «Яковлевы», прикрывая нас сверху и снизу.

На подходе к Глухой Горушке ведущему майору Русакову по радио доложили с КП, что над целью до шестидесяти истребителей противника на трех ярусах: первый ярус патрулирует на высоте трех тысяч метров, второй ярус — на высоте полутора тысяч метров и третий ярус на бреющем полете в районе болота, куда мы должны направиться после атаки цели. Истребители противника верхнего яруса сразу же вступили в бой с нашими истребителями прикрытия.

Вижу, что два самолета из переднего звена, охваченные пламенем, ринулись вниз, тут же сбили и третий самолет первого звена. Крайнее левое звено «ильюшиных», сделав хитрый маневр, атаковало цель и, петляя по перелескам, ушло. Наша тройка осталась одна. Ведущий старший сержант Петько подал команду приготовиться к атаке. В момент атаки он был сбит, запылал самолет и левого ведомого сержанта Шишкина. Я остался один. Именно один, ибо полетел на задание без стрелка. Передо мной оказалась цель. Атаковал злосчастную Горушку, над которой только что потерял пятерых друзей, и, сделав левый разворот, вышел на бреющем полете к болоту. Теперь предстояло идти домой. Но не успел я опомниться, как впереди справа прошла пулеметная трасса. Пока соображал, что к чему, как еще одна трасса прошла прямо над фонарем.

Быстро повернул голову и увидел: меня атакует истребитель.

«Мессершмитт» вел себя предельно нагло. Вовсе не заботясь о защите, он атаковал меня с разных сторон, но безрезультатно. «Может убить», — подумал я. Начал выполнять виражи, стараясь уйти на свою территорию. Высота небольшая, и снизу я защищен. Спереди немец подходить боится — знает силу лобового огня штурмовика.

Скорость у меня меньше, значит, и радиус виража мал. «Мессершмитт» норовит пристроиться сзади.

Внезапно мне пришла в голову мысль — а почему, собственно, я только о спасении думаю? Почему сам не атакую фашиста? Правда, случая воздушного боя штурмовика с истребителем противника еще не бывало. При встрече нам предписывалось уходить на бреющем полете, бой не принимать.

Немец совершенно обнаглел. Высокая скорость сейчас была для него помехой, и он выпустил шасси, чтобы уменьшить ее. Это почему-то взбесило меня. Ну, думаю, гад, я тебе не котенок!

Резко развернул машину в сторону самолета противника, взял ручку на себя. «Мессер» в этот момент оказался прямо передо мной в прицеле. Я нажал на все гашетки. Вижу, как пули вонзаются в истребитель. Кажется, проходит целая вечность.

Истребитель задымил, свалился на крыло и пошел к земле! Летчик оказался опытный: перед самой землей он сумел выровнять горящий самолет и плюхнулся в сугроб.

И мой самолет от потери скорости оказался в штопорном положении. Кое-как выровнял машину, набрал скорость, снизился.

Делаю разворот и вижу, как к истребителю с автоматами бегут наши солдаты. Теперь можно идти домой. И тут чувствую вдруг, что силы мои иссякли. Все тело покрыто липким потом. И самолет ведет себя ненормально. Повреждены руль поворота и глубины, пробиты пулей водомаслорадиаторы.

С трудом дотянул до аэродрома. Сел. Откинул фонарь и буквально упал на руки летчиков, плотным кольцом окруживших мою машину.

Подошел командир полка. Я взял под козырек и начал рапорт.

— Отставить, — как-то устало махнул рукой Митрофанов. — Расскажи, Талгат, что произошло.

Я рассказал о бое, о пяти сбитых немцами штурмовиках. Не знаю почему, но о схватке с «мессершмиттом» умолчал. Опустив головы, слушали летчики мои рассказ. Да, нелегко терять боевых друзей.

Мы направились с аэродрома. Рядом со мной шел Пошевальников.

— При таких повреждениях самолетом управлять очень трудно, — заметил он. — Удивляюсь, как ты дотянул.

Повреждения? Я и забыл о них сгоряча.

— У тебя же перебит трос управления рулем поворота, повреждена правая часть руля глубины!

Вернулись вдвоем к израненной машине, осмотрели ее, и только тут я понял, что чудом остался в живых.

Рано утром меня разбудил посыльный из штаба. Быстро оделся и через несколько минут уже стоял перед Митрофановым.

— Звонили из дивизии. Приказали немедленно явиться.

— А в чем дело?

— Понятия не имею. О вчерашнем дне я доложил. Наверное, подробностями интересуются. Иди, расскажешь начальству. Можешь не торопиться: вылетов наверняка сегодня не будет.

По заснеженному полю, затем лесом, через болото пошел в Андриаполь. Видно, в штабе дивизии меня уже ждали. Возле адъютанта сидело несколько штатских. Когда я доложил о прибытии, они с интересом посмотрели на меня. Адъютант тут же предложил пройти в кабинет комдива.

Вхожу, вижу Каманина.

— Сержант Бегельдинов явился по вашему вызову.

— Хорошо. Садитесь, — командир указал на стул. — Садитесь, садитесь.

Сел, снял шапку-ушанку. С опаской смотрю на унты: от них текут ручейки по полу.

— Расскажите о вчерашнем бое.

Начинаю по порядку с момента взлета, стараюсь не упустить даже мелочи.

— Это мне известно, — перебил Каманин. — Я спрашиваю о бое с истребителем. Кстати, почему не доложили командиру полка?

Я растерянно замолчал.

— Ваш бой с истребителем видели артиллеристы. Летчика они задержали. Мне звонили из артполка.

Сбивчиво рассказываю о бое. Каманин подходит к двери, приглашает штатских. Оказалось, что это корреспонденты газет. Меня буквально засыпали вопросами. Командир дивизии разъяснил, что это был первый в истории авиации бой штурмовика с истребителем с таким исходом.

Он рассказал, что сбил я матерого волка. Немец в звании майора имел на счету сто восемь сбитых самолетов. Он пиратствовал еще в Бельгии и во Франции, летал на Балканах. Фашист ни за что не хотел верить, что его сбил сержант, имеющий всего восемь боевых вылетов.

Каманин шутя сказал, что должен извиниться передо мной: немец просил познакомить его с русским ассом, но свидание это не состоялось.