Мысли и воспоминания. Том II

Стремясь добиться согласия императора, я выдвигал на первый план не столько выгоды торгово-политического характера, сколько более доступные ему соображения военного характера. Военный флот Голландии имеет то преимущество, что даже самые большие суда могут пользоваться каналами, расположенными во внутренних частях страны. Для нас же аналогичная потребность в сообщении по каналу еще более насущна из-за наличия датского полуострова и распределения нашего флота по двум морям, отделенным одно от другого. Если бы наш флот в полном составе имел возможность произвести нападение из Нильской гавани, устьев Эльбы или, в случае удлинения канала, из залива Яде так, чтобы неприятель, блокирующий наши берега, не знал об этом заранее, то последний был бы вынужден иметь в каждом из двух морей эскадру, равную всему нашему флоту. Руководствуясь этими и иными мотивами, я находил, что для обороны наших берегов сооружение канала было бы полезнее, чем употребление необходимых для его постройки денежных средств на возведение крепостей и увеличение количества судов, так как в отношении укомплектования последних личным составом мы не располагаем неограниченными ресурсами. Я стремился, чтобы от низовьев Эльбы канал был продолжен в западном направлении достаточно далеко и чтобы таким образом устья Везера, [залив] Яде, а по возможности и устья Эмса были бы превращены в своего рода ворота для вылазок, за которыми неприятелю, блокирующему наши берега, пришлось бы [зорко] следить. Продолжение канала в западном направлении обошлось бы относительно дешевле, нежели преодоление гольштейнской возвышенности (Landrucken), так как здесь имеется возможность выбрать более ровную трассу, между прочим, — в обход высокой гесты [81] у мыса между Везером и устьями Эльбы.

Учитывая угрозу блокады, предположительно — французской, нам было до сих пор выгодно, чтобы английский нейтралитет прикрывал Гельголанд. Французская эскадра не могла иметь там склада угля, но была вынуждена либо возвращаться за ним время от времени, и притом довольно часто, во французские гавани, либо — заставлять курсировать взад и вперед значительное количество транспортных судов. Теперь [82] нам предстоит защищать скалу собственными силами, если мы стремимся на случай войны помешать обосноваться здесь французам.

Каковы были основания, ослабившие к 1885 г. сопротивление комиссии государственной обороны, мне неизвестно; быть может, граф Мольтке убедился, наконец, в том, что мысль, с которой он раньше носился, о союзе Германии с Данией — неосуществима.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

НИКОЛЬСБУРГ

I

30 июня 1866 г. вечером его величество с главной квартирой [83] прибыл в Рейхенберг [84]. В этом городе с населением в 28 тысяч человек было размещено 1 800 пленных австрийцев, охраняли же его лишь 500 прусских нестроевых солдат, вооруженных старыми карабинами; всего в нескольких милях от города стояла саксонская кавалерия. За одну ночь она могла достичь Рейхенберга и захватить короля и всю главную квартиру. О пребывании нашей квартиры в Рейхенберге было известно из опубликованных телеграмм. Я позволил себе обратить на это внимание короля, вследствие чего нестроевым солдатам было приказано поодиночке, незаметно отправиться в замок, где расположился король. Военные были недовольны моим вмешательством; чтобы доказать им, что я заботился не о моей безопасности, я выехал из замка, куда его величество пригласил меня, и поселился в городе. Это было уже зародышем того недовольства военных мною, которое вытекало из ведомственной зависти и было связано с моим личным положением при его величестве; недовольство это во время похода и французской войны продолжало развиваться.

После битвы под Кениггрецом [85] ситуация была такова, что наше сочувственное отношение к первой же попытке Австрии вести мирные переговоры казалось не только возможным, но и необходимым ввиду вмешательства Франции. Вмешательство это началось с того, что в ночь с 4 на 5 июля в Гориц (Hofricz) [86]* [87] поступила телеграмма на имя его величества, в которой Луи-Наполеон сообщал, что император Франц-Иосиф уступил ему Венецию [88], и просил его о посредничестве. Блестящий успех, одержанный войсками короля, заставляет Наполеона отказаться от своей первоначальной сдержанности. Вмешательство было вызвано нашей победой, после того как Наполеон рассчитывал до этого момента на наше поражение и на то, что мы будем нуждаться в помощи. Если бы с нашей стороны победа под Кениггрецем была полностью использована энергичными действиями генерала фон Этцеля и преследованием разбитого неприятеля свежими силами нашей кавалерии, то при господствовавшей у нас, а тогда еще и у короля умеренности миссия генерала Габленца в прусскую главную квартиру [89] привела бы уже, вероятно, не только к заключению перемирия, но и к соглашению об основах будущего мира. Умеренность в отношении условий мира [была, впрочем, такова], что и тогда уже добивались от Австрии большего, чем это было целесообразно, и оставили бы нам в качестве будущих союзников всех прежних членов Союза [90], но умалив и оскорбив их всех. По моему совету, его величество ответил императору Наполеону уклончиво, но все же отказываясь от какого бы то ни было перемирия без гарантий относительно мира.

Я спрашивал позднее генерала фон Мольтке в Никольсбурге [91], что бы он сделал, в случае военного вмешательства Франции. Его ответ гласил: оборонительная тактика против Австрии, ограничивающаяся линией Эльбы, а тем временем — ведение войны против Франции.

Это мнение еще более укрепило меня в моем решении рекомендовать его величеству заключить мир на основе территориальной целостности Австрии. Я был того мнения, что, в случае французского вмешательства, нам следовало бы либо немедленно заключить с Австрией мир на умеренных условиях, а по возможности — и союз, с тем, чтобы напасть на Францию, либо же полностью парализовать Австрию быстрым наступлением и содействием конфликту в Венгрии, а быть может, также в Богемии [92], а покуда держаться только оборонительно против Франции, а не против Австрии — согласно Мольтке. Я был убежден, что война против Франции, которую Мольтке хотел, по его словам, вести в первую очередь и быстро, была бы не так легка; что хотя у Франций и было бы мало сил для наступления, но при обороне в собственной стране она стала бы вскоре, как показывает исторический опыт, достаточно сильной, чтобы затянуть войну, так что мы, пожалуй, не смогли бы победоносно обороняться на Эльбе против Австрии, если бы нам пришлось вести войну, вторгнувшись на французскую [территорию], имея у себя в тылу враждебные нам Австрию и Южную Германию. Эта перспектива заставила меня напрячь силы ради достижения мира.

Участие Франции в войне имело бы тогда своим последствием немедленное вступление в борьбу на территории Германии, быть может, всего лишь 60000 французских солдат, а быть может, и того меньше. Но этого добавления к наличному составу южногерманской союзной армии было бы достаточно, чтобы установить здесь единое и энергичное руководство, вероятно, под французским верховным командованием. Одна лишь баварская армия ко времени перемирия достигла будто бы 100000 человек; вместе с другими имевшимися в распоряжении германскими войсками [93] — сами по себе это были неплохие, храбрые солдаты, — и вместе с 60 000 французов против нас выступила бы с юго-запада армия в 200 000 человек под единым крепким французским командованием вместо прежнего робкого и разъединенного. Этой армии мы в направлении [от] Берлина не могли противопоставить никаких равноценных военных сил, не ослабляя себя чрезмерно против Вены. Майнц был занят союзными войсками под командой баварского генерала графа Рехберга; раз уже французы вступили бы туда, было бы нелегким делом удалить их оттуда.