Конец эпохи

Обойдя всю округу, мы зашли в старинное село Чел-мужи, существовавшее здесь еще в начале XVI века, задолго до раскола. В начале XVII века недалеко от этого села, в Толвуе, томилась в ссылке мать основателя династии Романовых — царя Михаила Федоровича. Местные жители старались облегчить ее тяготы и после воцарения ее сына были щедро вознаграждены землями. До 1917 года в селе на берегу Онежского озера стояли две красивые деревянные церкви, окруженные высокой оградой. Погром пережила только одна — Богоявленская (1605). Большевики устроили в церкви склад концлагеря, находившегося в 5 км от Челмужи в Курт-Наволке. Место, которое имело историческое название Боярщина, у заключенных получило название «бабака», рассказывали, что сюда приезжало веселиться со своими наложницами лагерное начальство, оформляя их кладовщицами. Из оскверненной церкви доносились до деревни пьяный визг и выстрелы в потолок и по иконам перепивших начальников.

Заключительным этапом нашего паломничества было посещение Соловецкого и Валаамского монастырей. Для русских людей они всегда были местами особенными.

До 1917 года многие писатели, посещавшие Олонецкие земли и Заонежье, соловецкий и Валаамский монастыри, чаще всего называли этот край большим сказочным монастырем, ибо храм для всех живших здесь был центром мироздания, а все, что здесь делалось, совершалось во славу Божию.

Писатели, побывавшие на соловках и Валааме, да и во многих других северных монастырях, отмечают их удивительную ухоженность, необыкновенное трудолюбие монахов, сумевших в сложных климатических условиях севера создать настоящие оазисы. Основоположники монастыря — великие русские святые преподобные Герман, Зосима и Савватий — определили

духовный образ жизни (моление и богоугодный труд).

«Труд — дело святое», — говорили монахи, создавая настоящие образцовые хозяйства, выращивая на севере южные фрукты, превращая бесплодную, каменистую землю в цветущий сад, возводя чуть ли не голыми руками сложные инженерные сооружения.

Хочется пересказать впечатление писателя В. И. Немировича-Данченко, побывавшего вместе с богомольцами на Соловках в самом начале ХХ века.

Монахи с гордостью показывают Василию Ивановичу сооружения соловецких доков.

«— Наши, из крестьян строили, — говорят они.

— А кто наблюдал за постройкой?

— Тоже монашек из мужичков!

— И техников не было?

— Зачем нам техники: у нас Зосима и Савватий есть. Чего не поймем, они наставят!»

И за границей Василий Иванович не встречал сооружения более прочного и красивого. Бока его обшиты гранитом, все до последней мелочи изящно, несокрушимо и удобно. Своими руками монахи построили канал, соединивший доки со Святым озером.

«— Ведь это Святое озеро может иссякнуть?

— Нет, Святое озеро у нас связано каналами с другими озерами. Через Святое озеро и резервуар святого Филиппа в доки идет вода восьми-десяти озер. Мы еще как приспособили: канал, который проводит воду в шлюзы, движет также и машину лесопильного завода!

— Как строился док?

— Днем и ночью строили беспрерывно. Днем богомольцы, под присмотром монахов, а ночью одни монахи, сами. А за всеми работами крестьян монах смотрел!

— Тяжела работа была?

— Нет, многим в это время разные явления были. Подкрепляло это. Мы ведь так: как затомимся — сейчас молитву хозяину обители, ну как рукой и снимет; или псалом хором споем — и опять за работу».

Немирович-Данченко наблюдает за работой монахов, которые в это время устанавливали в доки пароход. Все это время иеромонах и наместники тянули бечеву и работали наравне с простыми богомольцами. Если в других местах поют «Эй, дубинушка, ухнем», то здесь — псалмы. Понукали ленивых мягко и снисходительно. Не было слышно ни бестолкового крика, ни не идущих к делу советов и замечаний. Все совершалось в строгом порядке.

«— А что, кроме ремонта, в доках делаете?

— Как же, теперь пароход “Надежду” сами здесь соорудили. Винты для пароходов делаем. Скоро и машины станем производить. Дай срок — все будет!

— Ну а с чего наместник работает там вместе с простыми мастерами?

— У нас первое дело — пример. Как гостиницу строили — сам архимандрит камни таскал. Кирпичи на тачках возил. Труд — дело святое, всякому подобает. Не трудишься, так и дела не стоишь!

— Экое богачество, — удивляется рядом крестьянин. — Видимо, что Промыслом Господним все!

— И что чудно, братец мой, никого не приставлено, а все как следовает идет!

— Вот монашек, по-ихнему в больших чинах, — а тоже канат тянет!»

Писатель обошел хозяйственные постройки соловецкого монастыря. Везде чистота, порядок. Работа кипит, но шума не слышно и суеты не видать. Монахи работают рядом с богомольцами, а начальники работ трудятся вместе с ними.

На Соловках мы пробыли восемь дней — достаточно времени, чтобы определить масштабы погрома, совершенного еврейскими большевиками. Спали мы в маленькой келье, в которой стояли вплотную друг к другу четыре узкие железные кровати. В этой же комнате во времена ГУЛАГа жило восемь заключенных. Нары стояли в два ряда. Все сохранившиеся на островах здания церквей находились в аварийном состоянии. Дух концлагеря еще не выветрился. Разговаривали со стариками, сидевшими здесь в начале 30-х годов, которые приехали поклониться безымянным могилам, где лежат их друзья и родственники. Они считают, что здесь убиты сотни тысяч лучших русских людей, цвет нации. Трупы закапывали всюду, стоим у переговорного пункта. Вот здесь, говорит один из стариков, была одна из братских могил. Еще недавно здесь недалеко жил бывший заключенный, случайно спасшийся при массовом расстреле, его закопали живым, а он сумел выбраться. Считал, что его спасли соловецкие святые. Вернулся сюда помолиться им и остался навсегда.

Самые первые могилы заключенные рыли на монастырском кладбище. На этом месте был построен госпиталь. Когда рыли фундамент, вынимали толстые слои костей. Вырыли яму и бульдозером сбросили кости в нее.

старички дали мне прочитать переписанные на машинке отрывки из воспоминаний бывшего соловецкого заключенного, описавшего первые свои часы пребывания в соловецком концлагере:

«Нас встретил короткий субъект, напоминавший антисемитскую карикатуру из черносотенного журнала. Мелкокурчавый, рыжий, с оттопыренными ушами, вывороченными губами, над которыми нависал мясистый нос. Это был Абраша Шрейдер. В руках его список этапа и палка — “дрын”. Он начал командовать: “По вызову брать вещи и бежать к мачте. Живо!” Первый заключенный со своим мешком поплелся к мачте. Абраша наскочил на него с матерной бранью и ударил дрыном. У последующих прибавилось прыти. Я еле плелся. Но охота пускать в дело дрын скоро

прошла. Вслед за перекличкой нас отвели на ровное место, и Шрейдер произнес “приветственное слово”. Речь его начиналась потоком изощренной матерщины. Был упомянут рот, печень, пупок, горло, сердце. Кто-то из “урок” улыбнулся. Как коршун, налетел на него Абраша и начал избивать...

После паузы он закричал во всю силу своей жидкой глотки: “Вы думаете, это тюрьма, где у вас там разные фигли-мигли?!” Эффектная пауза и вслед: “Это не тюрьма. Это, — еще тоном выше, — концлагерь!”»

Старички показали мне место под колокольней, где проходили расстрелы. Евреев в руководстве концлагеря было много. Старички помнят Эйхманса, Дукиса, Сенкевича, Бухманда. Особенно плохо лагерная верхушка относилась к священнослужителям и «черносотенцам» — так они называли всех, стоявших на русских национальных позициях. Множество духовных лиц и русских патриотов было сброшено с лестницы Секир-ной горы, а также умерщвлено на горе Голгофа. За время существования Соловецкого концлагеря еврейские большевики замучили многие тысячи священников и монахов.

Соловецкий монастырь еврейские большевики закрыли в 1920 — сразу же после упрочения своей власти в этом крае. А с 1923 они превратили его в особую сверхтюрьму, прежде всего для своих политических противников. Неописуемые богатства монастыря были расхищены. Драгоценные древние книги, иконы и убранства соборов и церквей были вывезены для продажи за границу через американского еврея Хаммера. Только небольшая их часть осталась в русских музеях.