Литератор

Многие не подозревают, что долголетний опыт помогает мне еще и в другом отношении: прочитав одну любую страницу присланного рассказа или повести, я могу сразу определить, способен ли автор или нет и стоит ли ему тратить драгоценное время на мучительный подчас — и этого не знают — литературный труд.

Трагедия непризнания

Читая превосходную книгу Гарви Аллена, посвященную необыкновенной жизни Эдгара По, я задумался над страницами, на которых он рассказывает о знаменитом «Вороне». «Никогда еще на долю написанного американцем стихотворения не выпадало столь стремительного и широкого успеха. Ворон и в самом деле грозил прогнать орла с национального герба… Он мгновенно прославился, превратившись в вызывающую всеобщее любопытство, странную, романтическую, роковую и трагическую фигуру, какой с тех пор и оставался». Естественно, что небывалый триумф заставил тысячи читателей обратиться к Эдгару По с вопросом, как удалось ему создать столь совершенное произведение. И он ответил статьей «Как я написал „Ворона“, или Философ и его творчество». Эта статья — гениальна, как все, созданное великим поэтом. Но, перечитав ее дважды, я убедился, что его объяснение, написанное с могучей логической силой, в сущности, ничего не объясняет. Тайна поэтического творчества остается неведомой. Ее, как музыку, нельзя объяснить до конца.

У нас эту тайну пытался разгадать Маяковский — «Как делать стихи». Но и его, при всей новизне и оригинальности своего опыта, постигла неудача.

Это короткое предисловие понадобилось мне для того, чтобы представить читателю «Смены» молодого писателя Михаила Орлова [188]. Вот что он пишет о себе:

«…Вы просили написать о себе. Задача нелегкая. Вот беглый очерк. На днях мне исполнилось тридцать шесть лет. Учился в Томском пединституте, затем в Донецком университете и в университете Кемеровском. Соответственно на физмате, филологическом, историческом факультетах. Но бросал со второго семестра.

Я много работал. Грузчиком, токарем, матросом, наладчиком линии на электроламповом заводе, автомехаником и т. д. Был на Байкале, под Семипалатинском, в Донецке, Риге, Ленинграде, Пензе, Новокузнецке. Пять лет проработал в областной кемеровской газете, занимался капитальным строительством Кузбасса. В Кемерове у меня сложились замечательные отношения почти со всеми товарищами. Там я женился, получил квартиру, там родились две дочери. Все шло как нельзя лучше. Однако пришлось бросить эту прекрасную работу и устроенный быт, потому что, чем дальше, тем больше, в мою жизнь вторгалась литература. Сожительство ее с газетой невозможно. Я оставил газету, переехал в Томск, на свою родину, и вот уже пять лет здесь.

Первые стихи я написал пятнадцать лет назад. Прозу я начал писать в Томске, то есть не так давно. В ней много сатирического, фантастического, философского. Житейские истории меня привлекают меньше. Более трехсот страниц стихов, проверенных временем и мнением самых разных читателей, лежат без движения. Рассказов я написал около пятидесяти, но это — осколки. Я оправдываю свое существование длинной и очень путаной вещью о Сибири колчаковских времен — Ноев ковчег диктатуры. Но еще нет ни одной законченной главы. Очень много сложностей с нашей подвижной шкалой исторических оценок.

Еще пять лет назад я свободно читал с листа английские, польские, испанские и итальянские тексты. Мне не удалось получить диплом обычного университета, но я учился в „Горьковском“ и учусь в „Толстовском“. Занимаюсь самостоятельно языками, философией, историей, языкознанием, филологией.

Получается, что мне хоть сейчас орден на грудь навешивай. Такой „геройский“ самоучка живет в Сибири. Я не стал бы говорить обо всем этом, но, может быть, понятней станет стиль и естественность для меня обращения к европейской культуре, к ее именам и событиям.

Ну а вообще — живу впроголодь, а больше всего страдаю от того, что не могу купить нужные для работы книги…»

Сперва о впечатлении, которое осталось у меня после наших двух встреч и продолжительной переписки. Он начитан, скромен, молчалив, его образованность меня обрадовала и удивила. Впрочем, начитанность и широкая образованность видна и по его произведениям. Без сомнения, этим он обязан только самому себе, стало быть, у него незаурядная воля и жажда познания — черты важные для нашей нелегкой профессии. Знает несколько языков — собирается изучить еще и древнегреческий (!). Как известно, И. А. Крылов на старости лет занимался древнегреческим — или я ошибаюсь?

Написал он уже много. Передо мной лежат три томика его стихотворений (сам перепечатал и переплел) и двадцать рассказов, или, точнее сказать, маленьких историй, посвященных подчас незначительным происшествиям, происходившим в жизни великих людей.

Сперва о стихах: и в удачных и в неудачных виден талант. В них нет ни стилистического эпигонства, ни эклектической невнятицы. О тайне творчества мы как бы условились не говорить. Но можно сказать о музыкальности (он, кстати, любит и тонко чувствует музыку) и о широте стилистического диапазона. Ап. Григорьев писал о способности Фета в высшей степени тонко «ловить неуловимое, давать образ и название тому, что до него было не чем иным, как смутным мимолетным ощущением души» [189].

Именно это характерно для поэзии М. Орлова. Он пользуется классическими размерами — ямб, анапест, дактиль, но у него много стихов, написанных и верлибром. Бесспорная и очень важная для его стихотворений черта — движение вперед, от сложности — к простоте. Но это простота — не взятая с потолка, не изначальная. Она — следствие уже нажитого опыта. Напомню, что именно этот путь прошел Б. Пастернак, и для того, чтобы доказать это, — достаточно сопоставить только две-три строки из его ранних стихов с двумя-тремя из поздних.

и

У Орлова:

И

Его проза выпадает из жанров, принятых в нашей литературе. Действие маленьких историй происходит в Париже, в библейском Содоме, в Томске, в Древней Греции, на Кавказе, в Амстердаме, в Петербурге, в Режице, в Берлине. Герои (они только названы, ни исторической, ни психологической характеристики нет) — Наполеон, Блок, Бисмарк, Гёте, Гамлет, Мане, Рембрандт. Это — законченные произведения.

М. П. Орлову

Дорогой Михаил Павлович!

Думаю, что Шкловский не ответил Вам потому, что он умер. Ваше письмо тронуло меня и заставило задуматься над собой. Но и без меня Вы пришли к правильному выводу, без моих и Ваших размышлений. Надо работать, как бы это ни было трудно! Надо писать правду, это не просто единственно реальный способ существования, но и долг перед собой и литературой. И Вы так и поступаете. Более того, так было и будет всегда. Что делать? Приходится измерять историю не десятилетиями, а столетиями, и нашим прошлым, когда нас еще не было, и нашим будущим, когда нас уже не будет. Рад, что моя книга поддержала Вас в трудную минуту. И не сомневайтесь в себе, настаивайте на своем. Я готов прочитать Ваши вещи, но чувствую, что этого не следует делать, потому что Ваше одиночество плодотворно.