Истории, связанные одной жизнью

На конференции молодых писателей Северо-Запада несколько Мишиных рассказов заняли призовые места. Миша пытался опубликовать свой сборник целиком или в виде отдельных рассказов в журналах, но везде встречал отказ, как правило, приправленный комплиментами, но. Упреждая дальнейшие события, скажу, что эти рассказы не опубликованы и поныне, но уже не по тем причинам, на которые ссылались или намекали редакторы доперестроечного времени. Миша теперь считает, что они могут нарушить представление о стиле всех его последующих работ.

И среди людей тоже есть люди

Поиском обмена ростовской квартиры родителей Нонны на ленинградскую мы занимались и в Ленинграде, и в Ростове. Надежд особых не было, а время шло, болезни у родителей прогрессировали. И во второй половине 1973 появился вариант, который оказался вполне реальным. За ростовскую квартиру в 60 метров, правда, не идеальную по многим параметрам, предлагалась однокомнатная квартира: комната 14 м ²и нормальная кухня с окном, на восьмом этаже девятиэтажного дома в Веселом поселке — в новом промышленном районе Ленинграда.

Хозяйка этой квартиры, еще молодая, энергичная женщина, правильно оценила нашу ситуацию и поняла, что условия диктовать может она. Так оно и получилось. Как бы то ни было, но от одного сознания, что рядом с нами будут жить самые близкие люди, на душе становилось светлее. Сам переезд решили максимально ускорить, и в январе 74-го года Нонна выехала в Ростов помогать родителям собирать нужные вещи и освобождаться от ненужных. Очень активно помогал старикам всегда приходящий в нужный момент на помощь мой двоюродный брат, Марк Шульгин.

И вот, в начале февраля мы встречаем на Московском вокзале наших дорогих новых ленинградцев. Помимо такси и моей машины, их ждала также машина “Скорой помощи” — так побеспокоилась о Матвее Семеновиче не то администрация Ростовского вокзала, не то поездное начальство — не помню. И хотя вся их мебель и большинство узлов уже находились на Искровском проспекте, в их новой квартире, Сарра Наумовна и Матвей Семенович остановились пока у нас. Матвей Семенович чувствовал себя неважно, да и психологически с такой остановкой им легче было совершить столь крутой поворот в своей жизни.

Как ни странно, но особой тесноты, а нас стало пятеро, мы не испытывали, хотя я не запомнил, как мы укладывались спать. Помню только, что Матвей Семенович занял диван Миши на нашей бывшей кухне. Так мы прожили месяц. Матвей Семенович с удовольствием смотрел ленинградское телевидение, как нам казалось, привыкал к мысли, что он уже не в Ростове, а мне он как-то сказал: “Ты не думай, я приехал сюда не умирать”. Третьего марта нас с Нонной пригласили соседи, жившие над нами, на день рождения. Через час или два звонок в их квартиру. У двери стоит Сарра Наумовна: “Папе плохо”. Умер Матвей Семенович в эту же ночь, 4 марта 1974 года.

Сарра Наумовна переехала в свою квартиру, естественно, без какой-либо радости. Однако уже к началу лета она свыклась с мыслью, что она осталась одна, Моти нет, и она живет в совсем новых, но, в общем, неплохих условиях. Этому способствовало внимание и забота ее детей. Юра часто приезжал из Москвы, но больше всего для этого делала Нонна. Почти каждый день после работы она шла не домой, а на Искровский, к маме. Я уже привык к тому, что она появлялась дома только поздно вечером. Сарре Наумовне нравилась не только ее квартира, но даже индустриальный пейзаж, видимый из окон ее квартиры. Об этом она неоднократно с улыбкой заявляла. Здесь в полной мере проявилась сила ее характера, сила ее духа.

Но резкие изменения в жизни, смерть мужа, не могли не отразиться на ее здоровье. Через два или три месяца Сарра Наумовна заболела, и заболела серьезно. У нее случилось кровоизлияние в мозг, причем по полной программе. Состояние было плохое, врачи ничего не обещали. Еще раньше, до болезни, мы по объявлению наняли помощницу-компаньонку, которая жила вместе с мамой и оказалась не только очень хорошим и добрым, но просто своим человеком. Начала она с того, что назвалась “тетей Валей”. И, действительно, она такой для нас по-настоящему стала. Особенно важно было ее присутствие в эти тяжелые дни и недели. Однако скажу больше. Когда ее помощь, к сожалению, была уже не нужна, наши самые теплые отношения продолжались еще долгие годы.

В самые трудные дни мы вдруг поняли, что вместе с мамой мы должны потерять и ее квартиру — реальную возможность когда-либо улучшить наши жилищные условия, имея в виду, прежде всего, нашего Мишу. Ругая себя за столь запоздалые действия, мы срочно начали готовить документы для производства семейного обмена жильем между бабушкой и внуком. То есть бабушка, нуждающаяся в повседневном уходе, прописывалась в квартире ее дочери, но обязательно как ответственный квартиросъемщик, а внук, Миша, становится квартиросъемщиком или, иными словами, владельцем квартиры бабушки. Такая возможность, оказывается, была предусмотрена в советском жилищном законодательстве.

Сарра Наумовна в течение всей болезни была в полном сознании и поэтому подписать документы могла. Однако клерки в обменном бюро не захотели принимать подписанные документы и потребовали личного присутствия при сдаче документов всех заинтересованных лиц. Что делать? Везти в бюро тяжелобольного человека мы не могли. Тогда я решил воспользоваться услугами государственного нотариуса. За определенную плату нотариус приехал на квартиру, убедился в дееспособности Сарры Наумовны и заверил ее подпись. Трудно описать выражения лиц сотрудниц бюро, принимавших наши документы. Тут было и явное недоверие, и презрение, и угроза. Но все же документы они приняли.

Однако война продолжалась, и на ближайшее заседание комиссии райсовета наше заявление не было вынесено для рассмотрения. Почему? Нам тогда еще не было ясно. А дела развивались далеко не в благоприятном направлении. Маме становилось все хуже и хуже, и мы не были уверены, что к следующему заседанию комиссии райсовета, через месяц, мы будем еще в полном составе. Но мы не имели ни времени, ни идей, чтобы как-либо повлиять на ситуацию. Что ж, пусть будет, как будет. Но случилось чудо. Сарра Наумовна начала поправляться, причем, прямо на глазах. Стала нормальной речь, восстанавливалось понемногу движение.

И вот тут, неожиданно, без всякого предупреждения, на Искровском появляются две женщины, сотрудницы обменного бюро. “Мы хотели бы увидеть Сарру Наумовну Рихтер”. — “Пожалуйста, заходите”. На лицах у женщин явное недоумение. “А она жива?” Мы молчим. Женщины проходят в комнату. “Простите, можно попросить паспорт”. Самым тщательным образом производится сверка фотографии с оригиналом. “Скажите, Сарра Наумовна, знаете ли вы, что ваши дети хотят завладеть вашей квартирой?” — “Конечно, ради этого мы и приехали в Ленинград”. Четко и недвусмысленно, и это после такой болезни. Через две-три недели мы получили документы, подтверждающие факт обмена. Мы узнали, что сотрудники обменного бюро были уверены в том, что одного субъекта обмена нет в живых, и мы держим в квартире мертвого человека.

Год прошел нормально, лето Сара Наумовна с удовольствием провела вместе с нами на даче в Павловске. Однако с переездом в Ленинград то поддерживающее лечение, которое она регулярно получала в Ростове в онкологической клинике, прекратилось. Мы же не проявили вовремя необходимой инициативы и не нашли в Ленинградских медицинских учреждениях адекватной замены. И, скорее всего, поэтому к концу года Сарра Наумовна почувствовала себя совсем плохо. Врачи ничего конкретного не предлагали, и взялся немного улучшить ее состояние лишь один врач, хирург. Операцию она, увы, не перенесла. Это случилось 20 февраля 1975 года.

Моя теща, я так и не смог назвать ее мамой, была незаурядным человеком. Умная и волевая, она была, безусловно, главной в своей семье. Но этого мало, она была смелой женщиной, способной принимать решения, которые доступны далеко не каждому мужчине. Здесь я хочу рассказать о событиях военного времени, трагически повлиявших на судьбу членов ее семьи и в полной мере проявивших ее характер. Информацию, не всегда мне до конца понятную, я получил, слушая воспоминания Нонны и читая рассказ Юры Рихтера, опубликованный в журнале “Лехаим” №18-19, Москва, 1993.