Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

Когда врачи запретили писать по ночам, стал рано вставать, до завтрака. Днем работать не мог. Днем у него – книги, журналы, газеты, ответы на письма. Люди приходили все время…

Читать он любил всегда, с самого детства. Со слов Михаила Александровича, из рассказов его отца знаю, что они с отцом были, как друзья-ровесники. «Минька слишком развит был», – объяснял отец. Он сына не Мишей, а Минькой звал. «Мне с ним неинтересно было, как с ребенком, разговаривать». Двенадцати – тринадцати лет читал уже совершенно все книги, какие мог достать.

Был у них в станице поп, и библиотека у него замечательная. Михаил Александрович ходил к нему – брал книги. Так этот священник специально оставлял его на час, другой – только поговорить! Кажется, Виссарион его звали.

Михаил Александрович рассказывал: «Вот ты подумай, сядем мы с отцом (а было ему четырнадцать – пятнадцать лет) и Спинозу разбираем».

Потому-то, мне кажется, у них действительно «детских» разговоров никаких и не могло быть. Да и сам Михаил Александрович не особенно о детстве вспоминал, у него все со взрослыми было. Отец его работал одно время на мельнице, там завозы большие, и Миша в этой гуще и вырос. Он там – мать, бывало, шумит ему, чтоб домой шел. Махнет рукой, сядет где-нибудь – его и не вытащишь оттуда… И отец его защищал. «Не тащи, мать. Он приходит, такие интересные вещи рассказывает, которые я и не замечаю».

Может быть, с тех пор и не любил он ничего придуманного, неверного. Экранизации его романов ему не нравились. Что-то всегда не так. Да и разве Быстрицкая – Аксинья. Не казачка, сразу видно. Если и нравилась, только первая экранизация «Тихого Дона»…

Михаил Александрович очень музыкальный был – самоучкой и на рояле, и на мандолине играл. Песни многие любил, а кроме донских, одну особенно – «По диким степям Забайкалья». Дети у нас все хорошие певцы. Я их всегда заслушивалась. Бывало, и отец подхватывал… Сколько раз думали на магнитофон записать, да так как-то и не собрались…

Просто на все смотрели, не задумывались, что это нужно сохранить для памяти. Теперь, конечно, жалею, что не записали…

Он любил, когда я была рядом, даже когда писал. Случалось – переписываю, найду что-нибудь не так, по моему мнению, или выражение какое не понравилось: «Я бы не стала так писать». Поспорим, поговорим – иногда оставит, как есть, иногда и согласится. Или рядом попадаются подряд несколько одинаковых слов. Сидит задумавшись. «Что задумался?» – «Да вот тут слово и тут. Какое предложение лучше снять – это или то?» Давай думать. Хорошо – я так скажу, он этак, глядишь, и приходим потом к общему.

И отдыхали всегда вместе. Михаил Александрович никогда не ездил на курорты. Охота, рыбалка – это да. «Собирайся, Маш!» – или в Казахстан, или здесь где на рыбалку. Оба мы охоту любили. Из Англии Михаил Александрович ружья привез – себе, мне и сыновьям. Детей всегда брали с собой. Я стреляла не хуже его.

Красота какая – гуси! В Казахстане, на озерах. В степи ямы роем, хоронимся, на голове – перекатиполе. И ждем – вот скрадка-то! – когда покажутся. Гуси – осторожные птицы, если один заметит охотника – другие больше не подлетят.

Михаил Александрович все шутил: «Не женское это дело – рыбалить. Сидела бы дома да мужу носки штопала».

Природу, землю любил он, не уставал удивляться. Часто в саду или в огороде зовет меня, будто что произошло. Я подойду, а он радостный:

«Посмотри, как выросло!»

Все делили поровну – и радость, и беду. Легко сказать – шестьдесят лет вместе. В последние годы Михаил Александрович уже не мог работать, два инсульта перенес. Сидим в кабинете друг против друга. Чуть я встану – «Маш, ты куда? Сиди, не уходи». Он все бодрился: «Вот окрепну чуток, поедем на охоту»…

Когда умирал – как знал. Обычно последнюю папиросу выкурит, возьмет мундштук, щипчиками окурок вынет и – в пепельницу. А тогда даже не докурил, оставил горящую, пошел, лег – и умер…

Мария Петровна берет со стола фотографию молодого Шолохова.

Прекрасное мужественное лицо с удивительным солнечным взглядом.

Таким он останется навечно в нашей памяти.

Вела беседу Наталья Троепольская

Наш журнал уже публиковал воспоминания вдовы великого писателя Марии Петровны Шолоховой (см. А5? 5, 1987). Предлагаем новую запись, сделанную Н.Т. Кузнецовой¹.

Мария Петровна Шолохова вспоминает…

Мой отец, Петр Яковлевич, приучал всех детей к труду. Мне доставалось больше других работать по дому: и коров доила, и за конем ухаживала, и в огороде, и на бахче работала. Когда сестры учились в Усть-Хоперской, я уже учительствовала. Утром коров подою, печь затоплю и иду на работу. С работы приду, по хозяйству управлюсь, только сяду на лавочке посидеть отдохнуть, глядь – уже коровы идут домой. А я сижу и думаю: «Что же они так рано идут…»

И с Михаилом Александровичем мы познакомились, когда шли с Лидой, сестрой моей, с работы, с бахчи, картошку подбивали (окучивали). Как раз дождь прошел, мы в грязи все, выпачкались по дороге. А он – навстречу, заговорил с нами, спросил, откуда мы идем…

Это было вскоре после его приезда в Букановскую. Я в то время работала в исполкоме, и он пригласил меня к себе работать статистиком.

И тут как-то вскоре Михаил Александрович заболел. Лечил его фельдшер. У больного был сильный жар. Нужен был лед, лед в Букановской был только у нас (каждую весну погреб набивали льдом), больше ни у кого льда не было.

Я говорю Лиде: «Надо отнести ему лед»; она отнесла, я сама стеснялась. Я и на работе, бывало, стеснялась на него смотреть, сижу с бумагами целый день и головы не подниму. А понравился он мне сразу…

Потом фельдшер говорил, что лед очень помог в лечении. Когда стало Михаилу Александровичу немного легче, мы с двоюродной сестрой Антониной, которая тоже работала статистиком в исполкоме, пошли к нему на квартиру. Что-то надо было узнать по работе, уточнить с бумагами. Он был еще слаб, но уже выздоравливал. В комнате был цветок, китайская роза, и как раз один цветок расцвел. Он сорвал его и подарил мне. И еще подарил маленькую яркую красную звездочку, такую, как на красноармейские фуражки прикалывали.

В Букановской мы и встретились с ним всего один раз. А когда снова встретились в Вешенской, он уже настойчиво просил ждать его (он собирался ехать в Москву). Уезжая в Москву, он сказал, что я произвела на него хорошее впечатление. Спросил и у меня, я сказала тоже свое мнение. Обещала ждать его…

А зарегистрировались мы в 1924 году. 11 января выехали из Букановской и 18-го приехали в Москву.

В Москве мы снимали комнату, комната была очень маленькая, отапливалась из кухни, печку мы не топили, на этаже общие удобства, туалет.

Когда мы с Михаилом Александровичем собрались ехать жить в Москву, то родители наши высказали сомнение: мол, как это ехать туда, у него нет определенной профессии и заработка. А Михаил Александрович возразил: «Я обязательно устроюсь на работу, и Маруся тоже сможет работать». А когда приехали в Москву, он сразу сказал: «Я буду писать, а ты будешь переписывать».

Заработок у Михаила Александровича был в среднем 70 рублей в месяц. 30 рублей мы отсылали его родителям, а на 40 рублей жили вдвоем. Питались мы неплохо, бывало, правда, так, что только селедкой и хлебом. Но селедка («залом») была исключительно вкусная. А хлеб ситный, с изюмом, для меня был вкуснее всякого пирожного…

Когда я выходила замуж, моя мать Мария Федоровна подарила мне часы в золотом футляре (с крышечкой) на цепочке. Часы носились, как кулон. Но жить было трудно, крышечку от часов пришлось сдать в Торгсин…

Михаил Александрович обычно ездил по издательским делам, на деловые встречи один. Но мы бывали вместе и на литературных вечерах. Помню, однажды в Политехническом музее мы слушали лекцию Луначарского, и в этот же вечер слушали Маяковского, он читал стихи о солнце. Мне понравилось.