Не плачь, казачка

— Идите назад, — шипели незнакомые люди. — Возвращайтесь…

Ну, наши с достоинством пошли к лесенке, чтоб спуститься со сцены.

И тут произошел исторический казус, о котором долго потом вспоминали в селе. Дурка подождала, пока все спустятся, и твердой походкой вернулась к центру сцены, минуя Калинина. Все изумленно замерли. А она подняла правую руку и крикнула:

— Товарищи делегаты! От имени нашего колхоза про-си-мо нас обложить хоть каким-нибудь налогом!

Тут она низко поклонилась с особым казачьим шиком: выставила ладонь и дотронулась ею до пола. Выпрямилась, поаплодировала залу и гордо пошла к лестнице. Раздалось несколько неуверенных хлопков. Никто не знал, как реагировать на эту незапланированную выходку. А Дурку окружили «вежливые», взяли под руки и проводили в комнату, где молча пили чай с баранками растерянные станичники.

— Дурка ты, дурка, — ласково оценил Еремей ее поступок.

Так и стала она с тех пор не Шуркой, а Дуркой — уж очень подходило это имя к ее безотказному до дури характеру.

Много лет подряд эту байку про поездку в Москву у нас пересказывали, присочиняли, но из истории своего села не выбросили.

Найдется ли сейчас такой человек, как Дурка, чтоб бежать выполнять наказ, не дослушав, не поняв его содержания?

Часть VI

Сцена — лекарь и друг

Спасибо зрителям

Телефон сегодня раскричался не на шутку. Бывают дни спокойные, а бывают и, наоборот, такие, что, когда стелешь на ночь постель, с надеждой думаешь, что, может, завтра потише будет.

— Нонна! Ты хорошо меня слышишь? — Это Зея, моя подружка из Тбилиси. — Здравствуй, это я.

— Здравствуй, Зеечка, дорогая!

— Завтра подойди к шестому вагону. Я послала сулугуни, зелени, винца и пышек.

— Ну зачем? Мы живем нормально. Приспособились. И какая может быть зимою зелень?

— Что?

— Приспособились, говорю. А вы как там? Говорят, у вас с продуктами плохо.

— Да, но мы тоже перестроились, то есть приспособились, и вообще, не твое это дело.

Она бросила трубку, а может быть, разъединили. Ох, грузины! Что за люди!

Вспомнилось, как выступала я у них во Дворце культуры. Зал плотно набит зрителями. Концерт идет академически-торжественно. И вдруг объявляют меня. Я выхожу и чуть не сбиваюсь с намеченного пути к микрофону. Весь зал встал — стулья затрещали, как грома обвал, — зааплодировал. Это получилось быстро и неожиданно. Я стояла в растерянности, сдерживая слезы. Ведь грузин, я приметила, так просто со стула не встанет. Только если перед стариком, перед отцом, матерью. А здесь стояли все — и пожилые, и совсем молодые. Еле-еле остановила зал. Такая теплота шла от зрителей, такой восторг! Это значит, что вожди будут разделять Россию и Грузию, а мы, простые люди, никогда не смиримся с отчуждением, всегда будем родными друг другу.

Потом пошли, положили цветы на могилу Бори Андроникашвили — сына Пильняка. Его сынок Сандрик — точный портрет отца.

— Я не Сандрик, я уже Сандро!

Действительно, ведь он уже закончил киноинститут в Тбилиси. Красивый и по-особенному, по-грузински, добрый.

Не успела погрустить о Грузии и грузинах, как снова звонок телефона.

— Нонночка Викторовна! Здравствуйте! Это Иветта Федоровна.

— Здравствуйте, Иветта!

— Только не отказывайтесь, умоляю!

— Что такое? — бурчу недовольно.

Конечно, мы попали впросак с этой перестройкой. Были какие-то деньги — вырвали из рук, облапошили без спросу. Приходится подрабатывать. Несмотря ни на что — ведь давление мое уже не всегда бывает «на месте», как прежде. Я и сверстники мои стали зависеть от разных атмосферных явлений, магнитных бурь… Бывает и так, что валидол под язык — и на сцену. Смотришь, раздухарилась, разогрелась и будто здорова — отпустило. Чувствуешь себя семнадцатилетней. Скорей, скорей домой! Там таблетку коринфара — и в койку, чтоб эта нахлынувшая молодость не обернулась чем-то совсем уж плохим. Сколько раз бывало и так — наутро после подобного омоложения совсем скверно себя чувствуешь. «Последний раз, последний раз, — говорю себе, — больше не поеду, хоть убейте!»

— Вы меня слышите?

— Слышу, слышу! Что там?

— Тут такое! Соревнования!

— Соревнования? А я-то при чем? Соревнования… — Ох, не на ком зло сорвать! Не хочу ничего. — Да я у вас уже была.

— Ой, ой, Нонночка Викторовна, общественность города и слышать не хочет о другой кандидатуре.

— А что надо?

— Как обычно, творческий вечер.

— Для кого?

— Для всех. Молодежь съехалась со всего Советского Союза, то есть — Эс-Эн-Ге. Со всех республик до одной…

— Мне только спорта не хватает!

— Да все будет хорошо, все путем.

Обе замолчали, и она поняла, что я начинаю склоняться к согласию.

— У меня завтра поезд из Грузии, посылку послали, понимаете?

— Утром?

— Да.

— Отлично! Я пошлю нашего водителя в Москву, он переночует там, утром съездите на вокзал. Саша. Вы его знаете. Что ему семьдесят кэмэ!

— Да нет… Зачем так уж?.. Я сама утром съезжу на вокзал.

— Прекрасно. Он подрулит к вам в три. Начало в пять.

— Ладно.

— Миленькая Нонночка Викторовна! Целую вас! До встречи. Тут есть одно предложение… Но — на месте…

— Нет, нет! Хватит, Иветта.

В сердцах положила трубку на рычаг: навыступались мы все бесплатно за всю свою жизнь. А теперь, когда стали платить, сил не всегда хватает.

Утром поплелась на вокзал. Поезд опаздывал. Я нервничала. Но вот он подплывает к перрону, я увидела взмах флажка, будто матрос сигналил — SOS подавал с корабля. «Шестой вагон», — догадалась.

— Нонна, Нонна! — зычно кричала грузинка.

— Иду, иду! — смеялась я.

— Не суетитесь, — приказала она напирающим пассажирам и встречающим. — Нонна, вот видишь?

Она, кряхтя, выставила тот еще баул, коробку с нешутейным весом. Хорошо, я с коляской пришла — знаю эти «небольшие посылочки» из Грузии.

Поцеловала в щеку проводницу, подарила фотографию с автографом, и мы с нею прикрепили посылку к коляске веревкой. Спасибо тем, кто придумал эти каталки — никакой тяжести не чувствуешь, хоть мизинцем вези. Прикрылась темными очками, косынкой во избежание взглядов сочувствующих: «Как, без мужика и без «мерседеса»?!»

Бывало и такое: из больницы выпишусь и поглядываю — с кем бы выйти. Никогда не сообщала никому о своей выписке. Люди на работе. У братьев и сестер — дети, семья, заботы. Однако очень важно, как выйти. Все поглядывают: что да как, кто встречает, в чем одета. Один раз пристроилась к молодой паре. Муж приехал за любимой женой на машине, с большим букетом цветов. Я «под чужим флагом» шикарно подкатила к Театру киноактера и взяла на проходной ключ от квартиры, оставленный сыном, который уехал на гастроли. «Мордюкова явилась с красивым мужчиной и охапкой цветов», — так говорили потом.

…И вот приезжаю с посылкой домой. Саша уже подпирает подъезд.

— Ох, Саша, еще и двух нет! Шустрый ты!

Он закрывает машину и берет мой груз.

— Ого! — крякнул. — Кто-то постарался неслабо.

— Из Тбилиси. Ты раскурочивай посылку, а я соберусь, и кофейку выпьем.

Вскоре помчались мы по Подмосковью. Дороги неплохие, а где так и очень хорошие. Все в инее.

— Ох, Нонна Викторовна! Не отпустят вас сегодня.

— Не пугай! Что за намеки? Знаешь, что лошадь мечтает о конюшне, а актер об уединении?.. Понял?

Люблю ездить на легковой машине, люблю дорогу — нервы успокаиваются. Я смирилась с неизбежным. По накату пошел творческий вечер. За кулисами поймала Иветту.

— Иветта, говори, что надумала.

— Потом, потом! Я побегу насчет стола.

Слышу — знакомая музыка из фильма «Председатель». Зал загудел — это я в задранной ночной рубашке слезаю с печки. А чего? Кругом секс, свобода нравов. Шучу, конечно. Не гожусь я для порнографии. Колхозная коровушка, да и только. Все равно аплодисменты. И фильм хороший, да и я там сыграла неплохо. Встык идет фрагмент из «Женитьбы Бальзаминова». Там богатая тетенька сильно любви хочет и мнет у забора бедного Мишеньку — Вицина.