Цицерон

На другой же день 9 ноября все сошлись на сходку. Угрюмое отчаяние нависло над собранием. К этим бледным и дрожащим людям Цицерон вышел сияющий и веселый. Речь его дышала силой. Он ликовал, он торжествовал. Казалось, он уже победил и не осталось ни одного заговорщика.

— Он ушел, он удалился, он умчался, он исчез! — таковы были его первые слова. — …Острие кинжала уже не приставлено к нашей груди. Мы не будем трепетать, находясь на Марсовом поле, на Форуме, в Курии, в покоях наших домов. Изгнав его из города, мы выбили его с его позиций: теперь мы будем открыто и беспрепятственно вести с врагом самую обыкновенную войну. Да, мы несомненно погубили этого человека, превратив его тайные козни в открытый мятеж.

Катилина уже побежден.

— Да, он лежит во прахе, квириты, и что хуже, он чувствует свое поражение.

Правда, в Риме остались его сообщники. Но без своего вожака они ничто. Это изнеженные щеголи, которые даже оружие не могут держать в руках. Как сумеют они сражаться, как вынесут Апеннины с их вьюгами и снегами? И как в лагере в эти долгие зимние ночи они обойдутся без своих любовниц? Смешно бояться таких воинов.

— Но, квириты… я возлагаю надежду не на свою мудрость и вообще не на человеческий ум, а на… бессмертных богов… Они теперь уже не издали, как раньше… отражают врага, а здесь же, среди нас, своим непосредственным вмешательством охраняют свои храмы и здания города. Им должны вы молиться, квириты! (Сiс. Cat., II, 1–2; 22–24; 29) [65].

Каждое слово консула вливало мужество и жизнь в сердца сограждан. В конце все окончательно приободрились и разошлись успокоенные. Все, но не Цицерон. Сам он ни на йоту не верил тому, что говорил квиритам. Он прекрасно понимал, что торжествовать рано. Катилина с Манлием укрепляют свой лагерь. Стало известно, что в Этрурии Катилина облачился в консульскую одежду и окружил себя ликторами с фасциями. Оказывается, этот демон всю жизнь мечтал покрасоваться в генеральском мундире! Но беспокоил консула теперь не Катилина, а его сообщники, оставшиеся в Риме. Цицерон не спускал с них глаз. Он так же неотступно следил за каждым их шагом, как прежде. «Все свои дни и ночи я посвятил неусыпному наблюдению за их действиями», — вспоминает он (Сiс. Cat., III, 7). И вот что он узнал.

После отъезда Катилины главарями революционного комитета стали Цетег и Лентул. Оба они были люди знатные, оба в долгах, оба готовы на все. Но они отличались друг от друга по темпераменту. Цетег, неистовый, яростный, больше напоминал самого Каталину. Лентул же был вял, ленив, беспечен. Его очень трудно было сдвинуть с места и заставить что-нибудь предпринять. Цицерон говорил, что он вечно спит. Уезжая, Катилина поручил им осуществить все то, о чем они говорили 7 ноября у Порция Леки. Они должны были поджечь Рим, учинить избиение и захватить власть. А тем временем подойдет сам Катилина с Манлием. Цетег считал, что действовать надо немедленно, пока консул глупо и беспечно празднует изгнание Катилины, Но Лентул говорил, что надо повременить. Цетег горячился и настаивал, Лентул все тянул и медлил. Наконец он объявил, что восстание следует отложить более чем на месяц, до Сатурналий.

Сатурналии были самым веселым праздником Рима. Считалось, что это воспоминание о Золотом веке, когда все были братьями, не было ни денег, ни войн, и земля, как добрая мать, баловала и пестовала своих детей. Правил тогда в Италии добрый царь Сатурн. Отсюда и название праздника. Продолжался он целую неделю с 17 по 23 декабря и напоминал наши Новый год и Рождество. Сенека говорит, что готовились к этим дням с 1 декабря, с упоением предвкушая грядущее веселье. «Наступил декабрь, — говорит он, — весь город в лихорадке… везде шум невиданных приготовлений» (Sen. Luc., XVIII, 1). Всю неделю римляне дарили друг другу подарки, устраивали пиры, блестящие вечера, разыгрывали друг друга, шутили, словом, веселились и дурачились вовсю. Господа и рабы садились за один стол, как при Золотом веке. Вина текли рекой. Плиний, который был всегда занят и не мог прервать работу даже в праздник, убегал в самый отдаленный покой своего огромного дома и затворял все двери, потому что все звенело от смеха и громких криков (Plin. Ер., 11, 17, 24). Тысячи людей в эти дни уезжали из Рима, чтобы отдохнуть на лоне природы. Зато жители окрестных сел и деревень валом валили в Рим, чтобы поглазеть на пышные зрелища.

Ясно, говорил Лентул, что среди этой праздничной сутолоки заговорщикам легко будет выполнить свой план. Может быть, они даже думали скрыться под причудливыми карнавальными одеждами и масками. Цетег скрепя сердце согласился. Началась лихорадочная подготовка. Весь ноябрь в дом Цетега сносили оружие, паклю и серу.

Цицерон знал все. Но у него по-прежнему не было в руках никаких улик. Заговорщики происходили из почтенных семей. Их отцы и деды были прославленными римскими вельможами. В сенате у них были друзья и родственники. Все они с негодованием обрушатся на произвол консула, вздумай он их арестовать. А между тем медлить было нельзя. Ноябрь кончался. День праздника неумолимо приближался. Скоро на улицах Рима польется кровь и смешается с приготовленными радушными хозяевами дорогими винами. И тут случилось роковое событие, которое и решило весь исход дела.

В то время как Рим готовился к празднику, а катилинарии — к поджогу, в столицу явилось посольство от галльского племени аллоброгов. Они приехали жаловаться на какие-то свои обиды. Но просьбы их не уважили, и варвары пришли в ярость. Несколько лет назад галлы тоже приезжали в Рим и тоже на что-то сердились. По словам Цицерона, эти огромные люди гордо расхаживали по всему Форуму в военных плащах и кожаных штанах, наводя на прохожих ужас угрожающими жестами и дикими криками — голос у них был зычный, как военная труба (Font., 29, 33). Нечто подобное происходило и теперь. Не заметить таких просителей было трудно. Едва взор Лентула упал на этих могучих великанов, которые, потрясая кулаками, желали Риму провалиться в преисподнюю, как у него родилась новая идея. Что если пригласить в заговор галлов? Они многолюдны и с детства привыкли владеть оружием. К тому же они издавна ненавидят римлян. Какую неоценимую помощь могут оказать они Каталине! Лентул немедленно позвал вольноотпущенника Умбрена, показал на галлов, которые неистовствовали на площади, и шепотом отдал какой-то приказ.

Умбрен подошел к галлам, заговорил с ними, выслушал их сбивчивый и гневный рассказ, стал громко возмущаться чудовищной несправедливостью и в заключение пригласил их в один дом. Там они познакомились с заговорщиками. Наконец их повели к самому Лентулу и тот открыл им все. Их ждет свобода, богатство, они сбросят ненавистное иго Рима, пусть только помогут заговорщикам. Буйная ярость варваров сменилась таким же бурным восторгом. Они разразились ликующими криками. Было решено, что аллоброги поднимут восстание в Галлии и пошлют конницу на помощь революционерам. Договорившись обо всем, они распрощались, и варвары побрели домой.

И тут ими вдруг овладели тяжкие сомнения. Стоит ли менять верное на неверное? Власть Рима им давно известна, а вот что несет предложение Лентула? Долго стояли они, спорили, кричали и рассуждали, бурно жестикулируя. «Наконец победило счастье Республики» (Sail. Cat., 41). Аллоброги решили, что надо вернуться и посоветоваться со своим патроном Фабием Сангой.

Каждая зависимая страна, каждое племя имело в Риме своего патрона. Обычай повелевал, чтобы первым патроном становился сам завоеватель, а потом его обязанности передавались по наследству сыновьям, внукам, потомкам. Римляне считали, что тот, кто покорил Республике новый народ, должен позаботиться, чтобы жилось этому народу под римской властью сносно. А потому весь род его должен был опекать новых подданных Рима. Патрон был в курсе всех дел своих подопечных. Они рассказывали ему обо всем, жаловались на свои обиды, а он защищал их, вел их дела в суде, помогал найти адвоката и давал советы. Можно себе представить, что почувствовал Санга, когда к нему ворвались его буйные подопечные и, перебивая друг друга, принялись рассказывать о своих приключениях! Нужно сказать, что в глазах римлян тайные переговоры с аллоброгами были самым ужасным преступлением, хуже даже поджога. Дело в том, что кроме карфагенян не было у римлян более страшного врага, чем галлы. Они издревле обитали возле Альп и то и дело, как лавина, обрушивались на цветущие италийские города и деревни. Некогда они взяли Рим и сожгли его. Потом они постоянно разоряли страну. «О жестокости этих разбойничьих племен против италиков существуют рассказы в таком роде: когда они захватывали город, то убивали не только все мужское население с самого молодого возраста, но и маленьких мальчиков, и даже на этом не останавливались, а убивали беременных женщин», — пишет греческий географ Страбон (Strab., IV, 6, 8). И вот этих-то варваров катилинарии призывают на Рим!