Ким Филби - супершпион КГБ

Смерть отца оказала на Кима настолько сильное воздействие, что он ударился в запой, длившийся несколько дней.

Сожалел ли он о том, что так и не сказал Сент-Джону о своей преданности другой стране, поскольку был не уверен в его реакции? Несмотря на свои диссидентские взгляды, Сент-Джон остался настоящим преданным своей стране англичанином: читал «Таймс», играл в крикет, следил за появлением списков награжденных, посещал свой лондонский клуб, имел характерные для англичанина убеждения. «Если бы он прожил немного дольше и узнал правду, — писал Филби о своем отце, — он, конечно, был бы поражен, но ни в коем случае не выступил бы против».

Филби еще не пришел в себя после смерти Сент-Джона, когда его настиг другой удар. В апреле 1961 года был арестован и обвинен в нарушении Закона об официальных секретах еще один сотрудник СИС — Джордж Блейк, который завоевал массу наград за свою бесценную работу в Берлине на благо Великобритании (Блейка «заманили» в Лондон из Ливана, где он обучался в школе арабского языка). Все это время Блейк работал на русских. Блейк признал свою вину. Его судили в «Оулд Бейли» и вынесли суровый приговор — 42 года тюрьмы, что было самым продолжительным сроком тюремного заключения, данным на основании британских законов [27].

Филби был шокирован и озадачен. Не было никакой опасности в том, что какие-то показания Блейка будут инкриминированы Филби, поскольку советская разведка руководила каждым в отдельности, и они не знали об истинной роли друг друга. Но разоблачение Блейка было еще одним триумфальным успехом британской контрразведки, и суровость приговора (такого продолжительного срока мало кто ожидал), очевидно, испугала Филби. Он быстро покатился вниз, периоды запоя стали более частыми. И он настолько пропитался алкоголем, что временами двух рюмок мартини было достаточно, чтобы сбить его с ног. Его друзья стали реже бывать у него. Они жаловались, что им трудно выносить непоследовательность Филби и постоянные жалобы Элеоноры на нехватку денег.

«Выходы в свет» превратились в настоящую пытку для Элеоноры, которая беспокоилась о том, какую очередную «шутку» выкинет ее муж. Их друзья стали уже привыкать к такому положению, когда Филби напивался до «положения риз» и с остекленевшим взглядом лежал на полу. Элеонора рассказывала друзьям, что по ночам Кима мучают страшные кошмары и нередко он просыпается с диким криком, взывая о помощи.

Их друзья пытались организовать коллективные мероприятия таким образом, чтобы как-то ограничить доступ Элеоноры и Филби к спиртному (Элеонора к тому времени начала пить так же много, как и Филби). Они стали приглашать их на пикники за город, предлагая подвезти туда и доставить обратно. Но по пути Филби, как правило, заявляли, что им нужно захватить почту в отеле «Норманди», где они быстро выпивали пару рюмок в баре. За городом Ким и Элеонора «приканчивали имевшееся вино», затем Филби, отправлялся в ближайшее кафе, откуда приносил целый бумажный пакет маленьких бутылочек со спиртным. В течение дня он и Элеонора выпивали до 50 таких бутылочек. К концу пикника их доводили до машины, и всю дорогу до Бейрута они спали.

Ким иногда брал Элеонору с собой в командировки, и вскоре во многих странах Среднего Востока они стали известны своим шумным поведением. В течение нескольких лет после побега Филби бармен одного из амманских клубов (Иордания) развлекал своих гостей рассказом о том, как подвыпившая чета Филби разыгрывала «бой быков»: бумажная салфетка использовалась в качестве плаща, а они поочередно играли то роль быка, то матадора.

В апреле 1962 года в Бейрут прибыл на своей яхте Аристотель Онасис. Одним из гостей на борту яхты был Ф. В. Д. Дикин, ректор колледжа святого Антония Оксфордского университета, который вместе с Филби учился в Вестминстерской школе и сделал прекрасную военную карьеру во время военных действий в Югославии. Он встретился с Филби, и целый вечер они провели в воспоминаниях. У Дикина создалось впечатление, что Филби наслаждался компанией своего старого знакомого, не хотел уходить, но чувствовалось, что он был на грани нервного срыва.

Незначительные события вызывали у Филби приступы глубокой депрессии. У него был любимый лисенок Джеки, подаренный друзьями, когда ему было всего несколько недель. Филби приручил лисенка и был безмерно рад, когда «открывал у лисенка человеческие черты»: однажды он увидел, как Джеки вылизывает пролитое виски, в другой раз — сосет мундштук его трубки. Он сделал много фотографий лисенка в разном возрасте и, наконец, написал о нем статью «Лисенок, который остался жить с нами» для журнала «Кантри лайф».

Но ко времени опубликования этой статьи (6 декабря 1962 года) Джеки уже была мертва. Или она упала с парапета балкона на пятом этаже дома (Филби написал, что «Джеки» бесстрашно галопировала по верхней части парапета), или же ее сбросила оттуда консьержка, которая ранее жаловалась, что ей тяжело ухаживать за лисенком. Когда Элеонора вернулась домой после недолговременной поездки в Иорданию, она нашла Филби в состоянии глубокой депрессии. Он почти не разговаривал. Неделями он приходил в себя после смерти своей любимицы. Патрик Сил рассказывает еще об одном случае, оказавшем на Филби сильное воздействие — беспомощное барахтанье мыши в унитазе. «Секретный сотрудник КГБ, посылавший людей на смерть, не смог перенести страданий бедного животного. Он выловил ее и выпустил на волю».

Если когда-либо в своей жизни Филби ослабил контроль над собой, что позволяло бы выявить его истинное состояние, то наиболее благоприятным был именно этот период. После побега Филби его коллеги и знакомые стали припоминать разные мелочи в его высказываниях и в поведении, которые выдали бы его, если бы они отнеслись к ним более внимательно. Стоят упоминания несколько таких наиболее существенных фактов. Годфрей Янсен, появившийся в Бейруте в начале 60-х годов в качестве журналиста, вспоминает, что целая полка в квартире Филби была заставлена избранными произведениями Карла Маркса. Это «дюжина прекрасно изданных томов, в темно-красном переплете с золотыми буквами». Однако серьезный иностранный корреспондент может на это возразить, что они были нужны Филби для работы.

Однажды вечером, когда Филби и Янсон ехали в такси, между ними состоялся разговор о борьбе за мировое господство между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Янсен заявил, что в послевоенный период успех, кажется, остается за Советским Союзом. Филби спокойно сказал: «Его успех неизбежен». Использование Филби этого ключевого слова коммунистической терминологии настолько поразило меня, что до сих пор я хорошо помню место, где это он произнес — как раз напротив входа в британский банк, на улице Макдиси.

Во время одной из вечеринок у супругов Фистер зашла речь о гражданстве, и кто-то спросил мнение Филби на этот счет. «Я родился в Индии, — ответил Филби, — воспитывался в разных арабских странах, учился в Великобритании. Поэтому у меня лично нет какого-либо чувства гражданства». Это поразило Фистер: «Я не мог этому поверить. Ведь Филби создавал впечатление настоящего англичанина. Его слова звучали так, как будто он отказывается от родины».

Семейная пара Юсуф и Розмари Сейих нередко часами беседовали с Филби о политике. После побега Филби они пытались припомнить такие его высказывания, которые говорили бы о его прорусских симпатиях. В своей памяти они «отыскали» лишь слова Филби о том, что советская медицинская система функционирует хорошо. Но это ни о чем серьезном не говорит и свидетельствует лишь об одном: «Это все, что они могут припомнить. Более чем скудно». Таким образом, все это время, в каком бы состоянии Филби ни находился — в депрессии или алкогольном опьянении, — он не только скрывал свое истинное лицо, но и функционировал как сотрудник советской разведки. Чем же был в это время полезен Филби русским?

Эллиотт вел себя осторожно и ограничил доступ Филби к информации СИС только теми сведениями, которые были необходимы для осуществления разработанной Уайтом операции по его разоблачению. Но Филби был опытным и предприимчивым человеком. Большое число проезжавших через Бейрут действовавших и бывших сотрудников СИС считали необходимым увидеться с ним, выпить и поговорить о делах. Один из них, Энтони Кавендиш, вспоминает: