Ганнибал

Между тем Ганнибал и Фульвий спешили к Риму. Фульвий несколько задержался на переправе через Вольтурн: Ганнибал сжег речные суда, и римляне второпях сколачивали плоты; древесины не хватало. Пока преодолевали это затруднение, должно было пройти много времени. А Ганнибал шел на север, опустошая все на своем пути и почти не встречая сопротивления. Только когда он вступил на территорию Фрегелл и подошел к р. Лирис, его движение несколько замедлилось, так как мост был разрушен. Беспощадно разорив Фрегеллы и восстановив переправу, Ганнибал продолжил свой путь в Лабики, затем, минуя Альгид, в Тускул, оттуда в Габии и, наконец, разбил свой лагерь в Пупянии, в 8 милях от Рима [Ливий, 26, 9].^[135] Примерно тогда же, преодолев наконец Вольтурн и не встречая больше никаких преград, в Рим прибыл Фульвий, вошел в город через Капенские ворота и расположился между Эсквилиискими и Коллинскими воротами. Появление Фульвия с его отрядом заставило римские власти в какой-то степени пересмотреть сделанные ранее распоряжения. Теперь было решено, что консулы расположат свои войска между Коллинскиади и Эсквилинскими воротами, то есть фактически присоединятся к Фульвию. Командование подразделениями, находившимися в Капитолии и крепости, поручили городскому претору Гаю Кальпурнию.

А Ганнибал еще ближе подошел к Риму. Теперь он расположил свой лагерь у р. Аниона, в 3 милях (в 40 стадиях, по Аппиану [Ганниб., 39], в 32 стадиях, по Полибию [9, 5, 9]) от города, и во главе 2 000 всадников поскакал на рекогносцировку в направлении Коллинских ворот; он уже приближался к храму Геркулеса и осматривал городские стены и расположение улиц, когда Фульвий выслал против него отряд конницы и заставил пунийцев удалиться в свой лагерь [Ливий, 26, 10].

Ганнибал у ворот! Казалось, вся Италия, затаив дыхание, замерла в ожидании. В самом Риме то тут, то там возникала тревога, начиналась паника, люди в смятении ожидали, что бои вот-вот завяжутся на улицах города. Особенную тревогу вызвал следующий эпизод. В Риме к моменту, когда Ганнибал подошел к его стенам, находились на Авентине около 1 200 нумидийских всадников-перебежчиков. Пока у Коллинских ворот происходила стычка между римской и карфагенской конницей, сенат приказал этим перебежчикам сосредоточиться на Эсквилине, полагая, что они лучше других смогут сражаться там, среди оврагов, садов, гробниц и канав. Когда перебежчики спускались с холма, население, не зная в чем дело, решило, что Авентин уже занят карфагенянами. Разбегаясь по домам и постройкам, люди нападали на нумидийцев, забрасывали их камнями и дротиками, и ни разъяснить в чем дело, ни успокоить народ не было ни малейшей возможности. В таких обстоятельствах (город к тому же был переполнен беженцами, их повозками и скотом) власти решились на крайнюю меру. Всем бывшим диктаторам, консулам и цензорам был предоставлен империй, то есть полномочия высшей военно-административной власти для поддержания порядка, пока враг не удалится от города [Ливий, 26, 10].

На следующий день Ганнибал форсировал Анион и вывел на битву все свои войска. Фульвий и консулы также решили не уклоняться от сражения. Обе армии уже были построены и готовились к бою. Внезапно разразился страшный дождь с градом, который привел и римлян и карфагенян в такое жалкое состояние, что они едва добрались до своих лагерей. На следующий день повторилось то же самое, и по пунийскому лагерю поползли слухи, что это боги мешают Ганнибалу сразиться; говорили, будто сам Ганнибал восклицал: у него не хватает то ума, то счастья, чтобы овладеть Римом [Ливий, 26, II]. Очевидно, этот эпизод послужил Полибию основой для рассказа о том, что консульские войска, выстроенные перед городом, остановили Ганнибала, когда тот устремился на Рим [9, 6, 8 — 10].

Между тем Ганнибалу доложили сразу о двух событиях, которые произвели на него исключительное впечатление. Во-первых, он узнал, что, пока он стоит под стенами Рима, римское правительство отправило в Испанию дополнительные воинские контингенты. Эта военно-политическая демонстрация римлян ясно показала, что ни одной из своих целей он так и не добился. Хотя Фульвий и ушел в Рим с какою-то частью римских войск, стоявших под Капуей, осада этого города продолжалась по-прежнему; победить ни ему, ни капуанцам так и не удалось; римское правительство ничуть не испугалось и даже посылает своих солдат на далекие заморские театры военных действий, не обращая внимания на то, что он, Ганнибал, стоит у самых Коллинских ворот. Во-вторых, Ганнибал узнал, что то поле, на котором располагался его лагерь, поле, принадлежавшее ему по праву войны, кто-то, очевидно юридический собственник, продал в Риме за обычную цену; на покупателя не произвело никакого впечатления то, что этим полем в данный момент фактически владеет не продавец, а Ганнибал. Едва ли можно сомневаться в том, что и эта коммерческая сделка была остроумной и блестяще проведенной политической демонстрацией, которая должна была показать всей Италии, и прежде всего, конечно, Ганнибалу, насколько прочны позиции Рима, насколько уверены в себе римляне [Ливий, 26, 11,5 — 6].

Римляне, надо сказать, произвели на Ганнибала именно то впечатление, которого добивались. Правда, в порыве бессильной ярости карфагенский полководец приказал продать у себя в лагере лавки римских менял [Ливий, 26, 11, 7]. Однако он так и не решился больше предлагать Фульвию сразиться под стенами Рима; сначала он перенес свой лагерь к р. Тутии, в 6 милях от Рима, а потом, разграбив окрестности города [Полибий, 9, 6, 10], и в том числе храм в роще Феронии, ушел на юг Апеннинского полуострова [Ливий, 26, II].^[136] В Риме отступление Ганнибала восприняли как чудо, совершенное богом «Возвратителем» (Rediculus) или «Охранителем-возвратителем» (Tutunus Rediculus; Фест., 282 м.), алтарь которому воздвигли на том месте, откуда грозный карфагенский полководец начал свое движение на юг.^[137]

Римский поход Ганнибала закончился тяжелым военно-политическим поражением, хотя у стен города не произошло сколько-нибудь серьезных боев (может быть, именно по этой причине), а противники лишь примеривались друг к другу. Он показал, что у Ганнибала нет ни продуманного плана ведения войны, ни сил. необходимых для одержания новой серьезной победы над врагом или хотя бы освобождения Капуи от осады и достижения сколько-нибудь ощутимого перелома. Что же касается Капуи, то ее судьба была предрешена. Ганнибал, видимо, не слишком долго предавался докучным размышлениям об ее будущем, решительно перечеркнул все свои надежды, связанные с нею, и, в то время как Фульвий возвратился из Рима к Капуе, устремился через Луканию (так и у Аппиана [Ганниб., 43], который пишет, что Ганнибал остался на зиму в Лукании) в Брутиум и далее к Регию, к Мессинскому проливу [Ливий, 26. 12, 2]. По Полибию [9, 7, 7], во время этого похода Ганнибал напал на преследовавшие его консульские легионы и нанес им серьезный урон [ср. также у Апп., Ганниб., 41 — 42]. Это с военной точки зрения совершенно бесцельное движение показало, что внутренне карфагенский полководец уже примирился с падением и гибелью Капуи и со всеми последствиями, которые это событие должно было иметь.

В Капуе уход Ганнибала в Брутиум истолковали однозначно, так, как его и следовало истолковать: карфагеняне, отчаявшись в своих попытках спасти город, бросили его на произвол судьбы. Римляне могли надеяться, что теперь мятежные капуанцы одумаются, прекратят бесполезное сопротивление и попытаются войти в соглашение с римским правительством, которое желало подчеркнуть и свое миролюбие, и свою готовность забыть прошлое. Во исполнение сенатского постановления один из командующих осадной армией (Фульвий?) издал указ о том, что все граждане Капуи, которые до означенного срока перейдут на сторону римлян, не будут преследоваться за преступления, совершенные ими против Рима; судя по тому, в каких формулировках Ливий [26, 12] цитирует данный указ, римское командование обещало Капуе «амнистию» и восстановление союзнических отношений. Однако, несмотря, на предательство Ганнибала и явную бесперспективность дальнейшей борьбы, Капуя отклонила примирительный жест Рима; не было, свидетельствует Ливий [26, 12], ни одного случая перехода капуанцев в римский лагерь.