Робеспьер

Эбер (современный набросок).

Жак Рене Эбер был человеком особого склада. Его личные качества мало кому внушали симпатии. Насмешник и циник, с презрением относившийся даже к своим преданным почитателям, он был лицемерен, труслив и далеко не во всем последователен и принципиален. В революции он выдвинулся сравнительно поздно. Но он обладал незаурядными способностями и прежде всего талантом журналиста. Его газета «Отец Дюшен» имела самую широкую популярность и разбиралась нарасхват.

Читающей бедноте импонировал сам язык газеты — своеобразная грубоватая подделка под цветистую, пересыпанную ругательствами простонародную речь. Но, разумеется, еще большее воздействие оказывало содержание газетных статей, в которых Эбер, всегда отзывавшийся на злободневные проблемы, выражал накипевшую в плебейских массах ненависть к священникам и аристократам, спекулянтам и скупщикам. Все затруднения революции Эбер советовал разрешить с помощью «национальной бритвы», то есть гильотины.

Дабы обеспечить постоянную пищу для этой «святой гильотины», Эбер считал необходимым коренным образом реформировать существующую систему судопроизводства, заменив Революционный трибунал импровизированным народным самосудом. При этом, обрекая на смерть скупщиков и торговцев, Эбер не делал различий между крупными спекулянтами и мелкими уличными продавцами зелени, требуя одинаковых репрессий против тех и других. Подобные взгляды создали эбертистам репутацию «ультрареволюционеров». Характерно, впрочем, что в очевидном противоречии со своими ультрарадикальными положениями Эбер выдвигал требование возврата к конституционной исполнительной власти, то есть фактически добивался отмены революционной диктатуры.

Таким образом, для взглядов Эбера и его сторонников было характерно отсутствие сколь-либо ощутимого программного единства и цельности; эти взгляды представляли сплошную путаницу, и хотя, без сомнения, отдельные их элементы были почерпнуты из требований народа и отражали справедливые чаяния бедноты, в целом они носили явный привкус демагогии и авантюризма. Поэтому нет ничего удивительного в том, что к эбертистам примазывались различного рода темные личности вроде Фуше, которые под флагом политики «решительных революционных мер» занимались хищениями и наживали себе политический капитал. С другой стороны, эбертизм увлек ряд честных и искренних защитников плебейства вроде типографа Моморо, которые были полностью чужды практической деятельности и честолюбивых замыслов Эбера и его ближайшего окружения. Из числа крупных деятелей, разделявших взгляды Эбера, особенно выделялись анархист и космополит, бывший вестфальский барон Анахарсис Клоотс, объявлявший себя «личным врагом бога» и «оратором рода человеческого», затем командующий революционной армией честолюбивый Ронсен и тесно связанный с ним работник военного министерства Венсан; к эбертизму были близки и два члена Комитета общественного спасения: Билло-Варен и в особенности Колло д’Эрбуа.

Нельзя было не заметить — и Неподкупный это заметил очень скоро, — что между обеими внешне непримиримыми и ожесточенно враждующими фракциями, выделившимися из якобинского блока, существовали определенные линии схождения. Эти линии касались общей и равной ненависти как «снисходительных», так и «ультрареволюционеров» к революционному правительству и к представлявшим его робеспьеристам. И умеренные и крайние с одинаковой яростью набрасывались на Комитет общественного спасения при любой представившейся возможности. В первый раз подобное «единство» обнаружилось 25 октября, вскоре после победы при Гондсхооте. В этот день на заседании Конвента группа депутатов, близких к Дантону, обрушилась на Комитет, а Эбер в Якобинском клубе потребовал установления конституционной исполнительной власти. «Этот день стоит Питту трех побед», — с горечью говорил тогда Робеспьер. Но, видя и понимая стратегию и тактику своих новых врагов, Неподкупный долгое время не желал видеть в них врагов.

Считая единство якобинцев и единство народа необходимым условием для достижения победы, он мечтал о предотвращении раскола, уже совершившегося. На какой-то период он поверил в возможность примирения и употребил все свои силы, весь свой авторитет, чтобы его добиться. В особенности Максимилиан не хотел рвать с некоторыми лидерами «снисходительных»: Демулена он искренне любил, Дантона, старого соратника, он не мог представить в рядах безусловных врагов революции. Но мечтам и надеждам Робеспьера не было суждено сбыться.

Во второй половине осени произошли события, крайне осложнившие положение дел и связавшие борьбу фракций с обстоятельствами совершенно иного рода.

Несмотря на введение максимума и различные мероприятия, проводимые правительством в целях ослабления тисков голода, поздняя осень и зима 1793 года для трудящихся масс Парижа и всей страны были очень тяжелыми. Особенно остро в этом году начинал чувствоваться недостаток мяса. Области, дававшие столице убойный скот, — Вандея и Нормандия — были выведены из строя: Вандея все еще находилась в руках мятежников, Нормандия была разорена в ходе предшествующей борьбы с жирондистами. Большое количество мяса требовала регулярная армия, сражавшаяся на фронтах войны. В результате жены и дочери санкюлотов, выстраивавшиеся с полуночи в длинную очередь у мясных рядов на рынке, в девять часов утра уходили с пустыми руками. Не лучшим было положение с маслом, яйцами, домашней птицей. Почти редкостью сделались сушеные овощи, чечевица, бобы. Так же остро, как и в предшествующие годы, стояла проблема хлеба.

В то время как санкюлоты голодали, растрачивая на поиски пищи свои последние силы, новые богачи, не нуждавшиеся абсолютно ни в чем, устраивали роскошные обеды на загородных дачах и в бывших дворцах аристократов, обсуждая способы и средства, с помощью которых можно было обмануть бдительность правительства и набить карманы новыми барышами.

Билло Варен.

Колло д'Эрбуа.

Антуан Сен-Жюст (мраморный бюст).

Война и связанные с ней обстоятельства, несмотря на все строгости и ограничения, проводимые революционным правительством, содействовали обогащению ловких дельцов, наживавшихся на поставках, подрядах и других спекулятивных операциях. Вся­чески обходя закон о максимуме, торговцы и промышленники скрывали товары и продавали их из-под полы. В то время как на рынке достать мясо по твердым ценам было почти невозможно, зажиточные люди, имевшие дело со спекулянтами, даже находясь в тюрьмах, не испытывали в нем ни малейшего недостатка. Немалые доходы опытным специалистам по ажиотажу приносила скупка и перепродажа звонкой монеты, а также спекуляция национальными имуществами.

Во всех этих темных махинациях значительную роль играло иностранное золото и иностранные финансисты. Большинство из них так или иначе было связано с вражескими государствами, против которых Франция вела войну. Финансовые заговоры французской спекулятивной буржуазии в той или иной степени переплетались с диверсиями и шпионажем в пользу смертельных врагов революции и отчизны.

В конце июля 1793 года был найден и доставлен в Комитет общественного спасения портфель, утерянный английским шпионом. Из бумаг, обнаруженных в портфеле, явствовало, что были распределены значительные денежные суммы между английскими агентами, рассеянными по всей Франции. Лилль, Нант, Дюнкерк, Руан, Аррас, Сент-Омер, Булонь, Туар, Кан — то есть именно те города, в которых прошли антиправительственные мятежи, как оказалось, щедро снабжались деньгами Питта. Инструкция, найденная в портфеле, предписывала организацию поджогов арсеналов и складов фуража. В свете этой инструкции стали ясны причины пожаров в Дуэ и Валансьенне, в парусных мастерских Лориана и на патронных заводах Байонны. Другие инструкции предписывали понижать курс ассигнаций и повышать цены на съестные продукты, скупать сало, свечи и т.д. с целью дальнейшего повышения цен и создания новых экономических затруднений.