Роман Ким

Нельзя, читая этот список, не задаться вопросом: что же стало с людьми, которых «подполковник Мотоно» обвинил в шпионаже? И. Т. Иванов-Перекрест был осужден в 1939 году, получил 15 лет исправительно-трудовых лагерей. Дальнейшая судьба его пока неизвестна. Профессор Невский и его жена были расстреляны в Ленинграде в ноябре 1937 года. Профессора Мацокина расстреляли 8 октября того же года в Москве. Днем позже — Лейферта. А. Л. Наги расстреляли 7 сентября 1938 года. Цой Шен У был арестован как «японский шпион», дальнейшая судьба неизвестна. Полковника В. В. Смагина расстреляли в августе 1938 года. Следы индийского корреспондента пока не найдены, а австрийский журналист благополучно пережил и репрессии, и Вторую мировую войну. Василий Ощепков был арестован в ночь на 2 октября 1937 года, умер от сердечного приступа в Бутырской тюрьме 10 октября. Его друг Трофим Юркевич был расстрелян в Москве летом 1938 года, он тоже, в свою очередь, дал показания на Кима и его жену о том, что они оба являются японскими шпионами. Японский дипломат Юхаси долго и спокойно работал в Советском Союзе, а советский дипломат Вознесенский был расстрелян в декабре 1937 года (уже в 1939 году Ким на очередном допросе, отказываясь от всех показаний 1937 года, вдруг уточняет: «Я знал, что Вознесенский Арсений, Бреман, Брауде и другие разрабатываются нашим же отделением по подозрению в шпионаже в пользу Японии. Больше о них я ничего не знал» ^[344]).

Читая протоколы допросов Кима, возникает еще один вопрос: какова степень вины Романа Николаевича в гибели этих людей? Мне довелось внимательно изучить следственные материалы троих из них: Ощепкова, Мацокина и Юркевича ^[345]. На основании этих документов можно со всей ответственностью утверждать, что показания Кима не сыграли в их судьбе сколько-нибудь значимой роли, они не легли в основу обвинения (Ощепкову его вообще не успели предъявить), не стали «краеугольным камнем» набора доказательств — нет. Но скрывать эти показания, делать вид, что их не было, неправильно и несправедливо по отношению к нашей истории. Тем более что допросы, а значит, самые необычные фантазии о вездесущих «японских шпионах» продолжались. НКВД, например, особенно интересовали возможные диверсии на железных дорогах. Об этом спрашивали многих из арестованных «харбинцев» — бывших жителей «Русской Атлантиды», столицы Северной Маньчжурии. В Харбине работало много советских служащих на КВЖД до продажи ее в 1935 году японцам. Потом все они в одночасье стали подозреваемыми и обвиняемыми. Ким, который вряд ли когда-либо в Харбине бывал, тоже рассказал о создании сети японской агентуры на Забайкальской, Томской, Омской железной дорогах, а заодно и на судостроительном заводе в Николаеве, что на Днепре и… в Одессе ^[346]. Но на этом процесс следствия по делу подполковника особой японской разведывательной службы Токумукикан Мотоно Кинго внезапно застопорился.

Глава 16

ВОСЕМЬ ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА

Как только в отношении Кима, ставшего теперь Мотоно, у следствия появилась какая-то ясность (во всяком случае, отпускать его точно никто не собирался), в оборот взяли жену Романа Николаевича — Мариам Цын. В первый раз ее допросил 14 июня тот же следователь Верховин. Его интересовал круг японских знакомых Мариам Самойловны (режиссеры Сано и Хидзиката, прибытие в Москву Отакэ в 1931 году, коммерческий атташе Каватани, пролетарский писатель Акита Удзяку, приезжавший в Москву в 1927 году). Мэри Цын вспомнила странный эпизод, когда, вскоре после приезда в столицу, познакомилась с двумя китайцами, приняв их за японцев, — это было занесено в протокол. Такое впечатление, что Верховин искал хоть что-нибудь, в чем можно обвинить задержанную, не находил, но всё же вынес постановление: «Цын М. С. следствием изобличается в том, что оказывала содействие своему мужу Ким P. Н. в разведывательной работе в пользу Японии».

Финальный вопрос был зафиксирован в дополнительном протоколе:

«— Вам предъявляется обвинение в совершении преступления, предусмотренного ст. 58, п. 6, то есть в том, что вы оказывали содействие Киму Роману Николаевичу в шпионаже в пользу Японии. Признаёте ли вы себя в этом виновной?

— Виновной себя не признаю. Я не только не помогала ему в разведывательной работе, но даже не знала о его причастности к каким-либо иностранным разведывательным организациям» ^[348].

«Не знала» не означает «он не шпион». Подписывая протокол с такой формулировкой, сотрудница НКВД Мариам Цын понимала, что выносит мужу, а значит, и себе, и — что самое страшное — ребенку, приговор. Вот только поделать с этим она не могла ничего. Первичное следствие закончилось, и с Лубянки Мэри перевели в Бутырский изолятор. 26 июля следствие было продлено «в связи с выявленными новыми обстоятельствами в отношении арестованной», но на следующий допрос ее вызвали только через месяц и ни о чем важном не спрашивали. Тем не менее 28 августа было готово обвинительное заключение: «Еще до поступления в ОГПУ — НКВД Цын имела обширные связи среди японцев, занимавшихся шпионской деятельностью… В 1925 году в г. Чите познакомилась с корреспондентом японской газеты Маруяма, установленным разведчиком… Встретив двух студентов КУТК’а, приняв этих китайцев за японцев, проявила инициативу к сближению. Позднее, несмотря на прямое нежелание новых знакомых встречаться… энергично принимала ряд мер к сближению… Находясь на работе в аппарате ОГПУ — НКВД, Цын самостоятельно и через своего мужа Кима P. Н. заводила новые знакомства с японцами (Каватани, Отаке, Хиджиката, Секи Сано, Акита)… Цын, заведомо зная, что Ким своими преступными отношениями с отдельными негласными сотрудниками НКВД, выразившимися в переходе с агентурой на короткую ногу, установлении интимных отношений с женской агентурой, не только не принимала мер к пресечению таких явлений, а, наоборот, всячески содействовала в этом Киму: Цын принимала агентов в качестве своих гостей. На основании вышеизложенного обвиняется в том, что на протяжении ряда лет систематически поддерживала связь с японцами, подозреваемыми в шпионской деятельности. Являлась женой крупного японского шпиона Кима P. Н. и содействовала ему в его предательской деятельности. Дело направить на рассмотрение Особого совещания НКВД СССР» ^[349]. Комиссар госбезопасности 3-го ранга Минаев утвердил постановление в тот же день, и Мариам Цын стала ждать определения срока заключения. Это случилось только 20 сентября 1937 года. Особое совещание — внесудебный орган НКВД СССР — приговорило ее к восьми годам исправительно-трудовых лагерей и отправило по этапу в Коми. Ехала она опустошенная — перед этапом Мэри официально известили о том, что ее муж — изменник родины и японский шпион Ким Роман Николаевич приговорен к расстрелу. На самом деле в сентябре Роман Ким был просто очень занят — он много работал.

После «признания» и подписания обвинительного заключения Кима на время оставили в покое — Сталину и Ежову надо было решить, что с ним делать, а тут как раз начались важные процессы против военных. В июне были расстреляны Тухачевский и его соратники, затем начались чистки в НКВД (в августе расстреляли замначальника контрразведки М. Горба, арестовывавшего Кима). До сентября руки до Кима так и не дошли. А затем…