Писательские дачи. Рисунки по памяти

Два месяца партия работала без выходных, зато к концу мая скопилось восемь свободных дней, и все разъехались по домам, в основном в Цимлянск, к родным.

А мы решили ехать к морю.

Экспедиционный «козлик» довез нас до Элисты, оттуда на попутном грузовике мы поехали в Ставрополь. Дороги — вдрызг разбитые, пыль висит, не оседая. Машины со щебенкой, с урановой рудой едут, опасно кренясь то вправо, то влево. На обочинах плакаты с тревожной надписью: «КАРАНТИН! ЯЩУР!»

На полпути грузовик наш увяз в солончаке, пытаясь объехать особенно раздолбанный участок дороги. Пока его выволакивал тросом проезжавший трактор, нас подхватил другой попутный грузовик — походная дезинфекционная камера. И мы поехали дальше, в кузове, придерживая наползающие на нас дребезжащие ящики с пробирками.

Это было настоящее свадебное путешествие!

Лысины солончаков перемежаются с цветущим татарником, с серебрящимися ковылями. Кое-где еще не отцвели маленькие, очень яркие красные и желтые степные тюльпаны. Большая овечья отара кажется крохотной на беспредельном массиве.

Стада сайгаков пасутся рядом с буровыми вышками, мирно пощипывая колючки. При звуке машины они пускаются наутек. Бегут, вытянувшись в линеечку, взмывают в легких длинных прыжках, стройные, горбоносые, тонконогие, стелятся по земле в стремительном беге.

Подскакивая на ухабах и глотая пыль, я думала, что эта дорога, даже такая, а, пожалуй, именно такая, куда интереснее, чем ровное асфальтовое шоссе, по которому я могла бы сейчас ехать в какой-нибудь скучный писательский дом творчества. И что судьба в образе этого дребезжащего грузовика с пробирками везет меня в верном направлении.

Мы тормозили возле бьющих из земли артезианских фонтанов с холодной пресной, а чаще горячей горько соленой водой, становились под сильно бьющие освежающие струи, заезжали в села, где в столовках-самообслужках брали баранье рагу и пили солоноватый калмыцкий чай.

В гостиницах отдельного номера нам не давали, потому что у нас не было штампа о браке, но у гостиничных администраторш находились знакомые, которые охотно сдавали нам комнату на ночь.

Почему-то все каким-то непостижимым образом догадывались, что мы геологи. Когда мы шли по улице, за спиной раздавалось:

— Геологи, наверно…

И непременно кто-нибудь затягивал:

В ресторанах оркестранты, глядя на нас и улыбаясь, тут же начинали исполнять мелодию этой недавно появившейся и сразу ставшей популярной песни.

Мы заказывали цыпленка-табака в ткемалевом соусе, обильно посыпанного зеленью, и пили холодное, в запотевших бутылках, пиво. Это было чертовски вкусно, а мы были чертовски голодны.

Из Ставрополя — в Пятигорск, оттуда на самолете ИЛ-18 — до Адлера, оттуда на такси — до Сочи. В такси попутчица — интеллигентная дама из Ленинграда — поинтересовалась:

— Вы, наверно, геологи?

— Да, а как вы догадались? — спросила я.

Дама принялась объяснять, что геолога сразу можно отличить от человека обыденной профессии. В геологе, — говорила она, — физическая привлекательность сочетается с интеллигентностью, благородством, надежностью, и все это вместе создает чрезвычайно гармоничный симбиоз.

Меня распирало от гордости. Вот, значит, мы какие! Мой спутник иронически усмехался.

В Сочи мы сели на электричку и доехали до Лазаревской, дивного поселка на берегу моря.

Администраторша Лазаревской гостиницы спросила:

— Вам семейный?

— Видите ли, — начал мой спутник. — Мы муж и жена, но мы работаем в таких местах, где…

— Геологи? — догадалась дежурная. — Ну, так и быть, живите!

И, мурлыча себе под нос: «Ты уехала в знойные степи…», вручила нам ключ от номера-люкс.

Эти три дня и три ночи в Лазаревской слились в моей памяти в один бесконечный миг счастливого любовного обалдения.

А потом наступил июнь с его зноем, горячими ветрами, пыльными бурями и отупляющей работой.

15 июня 1961 г

Коса размотана, приборы расставлены. Буровики добуривают очередную скважину. Отгребают в отстойник глинистую жижу, привинчивают к буру железные штанги. «Матвеич», ругаясь вполголоса, налаживает что-то в своей сейсмостанции. На взрывпункте Толик Белоконь готовится к взрыву. У нас, у рабочих, передышка.

Я лежу под машиной. Над головой у меня карданный вал, весь в сгустках засохшей глины.

Лежать под машиной запрещено по технике безопасности, но ни шоферы, ни сам «Матвеич» ничего нам не говорят: а куда еще деваться от солнца? Только и тени, что под машиной.

Солнце палит так, что удивляешься, не во сне ли это всё. И ни одного деревца, холмика, овражка. Скоро машина уедет на следующую стоянку и увезет с собой этот единственный кусочек тени.

Работа у нас, у рабочих, примитивная, если не сказать — тупая. Но попробуй пробеги семьсот метров под палящим солнцем, да еще с тяжелым ящиком. Через каждые три метра вынимай из ящика сейсмограф, втыкай его острым концом в закаменевшую земляную корку. Металлические головки приборов так накаляются, что обжигают ладони. Надо подсоединить проводки каждого прибора к растянутой вдоль профиля косе: короткий проводок к длинному, длинный — к короткому. А потом — с пустым ящиком — бегом обратно, успеть в тень до того, как раздастся сигнал: «Спокойно!» Тогда где стояла, там и садись, ибо малейшее твое движение отражается на осциллографе, и если шевельнешься, «Матвеич» будет, срывая голос, орать из своей сейсмостанции:

— Кто там шляется по косе? Ёлки зеленые! Сказано, спокойно!

Вот всё затихает.

— Толик, давай момент! — говорит по телефону «Матвеич».

— Даю! — отвечает взрывник.

— Даю команду! Приготовиться… Внимание… Едрит вашу!!! Сороковой канал исчез! Кто подключал сороковой?!

Слава богу, я только до тридцатого подключала. Это Клавка. Матерясь, она вылезает из-под машины и бежит на сороковой. Через несколько минут:

— Есть сороковой! Приготовиться!.. Внимание… ОГОНЬ! БАБАХ!!!

Из скважины взлетает столб грязи и медленно оседает.

— Взрыв принят!

Сейчас будет команда: «Собирать приборы!» И мы побежим по косе отключать сейсмографы, укладывать их в ящики, грузить эти ящики в кузов смоточной машины. Косу смотают на катушку и отряд со всеми людьми и машинами переедет на следующую стоянку.

Эта — с утра только третья, а обычно мы делаем в день шесть, а то и восемь. Работа сдельная, чем больше стоянок, тем больше заработаешь.

20 июня 1961 г.

Третий день, не утихая, дует астраханец — горячий, сухой ветер. Не освежает, а наоборот, обжигает, последние силы выматывает. Дует все время в одну сторону. Идешь — словно плывешь против сильного течения, только вместо воды — горячий песок сечет лицо, набивается в рот, хрустит на зубах. Глаза у всех красные, слезятся. Девчата обвязывают головы платками так, чтобы закрыть лоб и щеки. Лица у них загорают некрасивым треугольником.

Воду из термоса выпили в первые два часа. Что там, двухведерный термос на двенадцать человек. Жажда такая, что язык распух и губы потрескались. Послали дядю Колю, шофера смотки, к колодцу. Колодец — в двадцати километрах. Пока он ездил — мы доходили. Доходили, но работали: решили во что бы то ни стало отбить восемь стоянок.

Я работала в паре с Машей Белоконь, женой взрывника. Она разносила приборы, я подключала.

Рельеф изменился — профиль сейчас идет через балки и ерики, тут и так еле ноги волочишь, а надо еще преодолевать подъемы и спуски.

Мы уже шли назад, уже видели возвратившуюся смотку — она ярко-красная, ее издалека видно…

Вдруг «Матвеич» закричал: