Роман-воспоминание

В перерыве меня разыскал Михалков.

– Толя, Евтушенко собирается выступать по поводу твоего романа, отговори его, тебе это только повредит! Если бы выступил, скажем, Распутин, это было бы солидно.

– А почему тебе не выступить? Ты ведь читал роман.

– Читал. Он мне понравился. Я тебе сказал. Но роман не пойдет, ты там рассуждаешь за Сталина.

– Разве Толстой не рассуждает за Наполеона?

– Но, Толя, ты ведь не Толстой.

– Однако стремлюсь и другим советую. Тебе, Сережа, уже восьмой десяток идет, пора о Боге думать. Ты в своем докладе ни одного настоящего писателя не назвал. Ты не болеешь за литературу, а Евтушенко болеет, потому и хочет говорить о романе.

Обратно в Переделкино мы ехали с Евтушенко, и он мне сказал убежденно:

– Не беспокойтесь, Анатолий Наумович, завтра решится судьба вашего романа.

На следующий день перед открытием утреннего заседания съезда Евтушенко пригласили в комнату за президиумом. Там его ожидали секретарь ЦК Зимянин, министр культуры Демичев и Альберт Беляев.

– Прошу вас, товарищ Евтушенко, в своем выступлении не упоминать роман Рыбакова, – объявил Зимянин.

– Роман прекрасный, – возразил Евтушенко, – его надо поддержать.

– Нет, – вмешался Беляев, – роман антисоветский, его пытались вывезти за рубеж.

– Об этом я не знаю, – сказал Евтушенко, – мне известен только роман. И советую вам, товарищ Беляев, никогда антисоветским его не называть. Иначе попадете в недостойное положение. Многие писатели...

– Товарищ Евтушенко, – перебил его Зимянин, – заграница интересуется романом, и если вы его разрекламируете с такой высокой трибуны, то они его возьмут и издадут. От имени Центрального комитета нашей партии настаиваю, чтобы вы не упоминали романа Рыбакова. Все! Сделайте из этого вывод.

Итак, роман запрещено даже упоминать. Евтушенко выбросил его из своего выступления. Потом разыскал меня, передал свой разговор с Зимяниным.

– Не думайте, я не испугался, но «скалькулировал», что мое умолчание будет выгодно для романа.

Я улыбнулся, представляя, как маленький, тщедушный Зимянин наскакивает на долговязого Евтушенко.

– Чего вы улыбаетесь? – насторожился Евтушенко. – Повторяю, я не испугался.

– Знаю. У меня нет к тебе претензий. Я никогда не сомневался, что ты мне хочешь помочь.

– Главное, Анатолий Наумович, не считайте меня трусом. Я не трус, я буду и дальше бороться за роман, я уже говорил о нем с Распутиным и Астафьевым. Вот, запишите их телефоны в гостинице, позвоните...

– У меня достаточно отзывов.

– Они очень значительные фигуры.

– Я сам значительная фигура. И когда незнакомый человек нуждается в помощи, я первым ее предлагаю, не дожидаясь, чтобы меня попросили.

На вечернее заседание я не остался, уехал в Переделкино. Позвонили из Будапешта, из Союза писателей. Огорчены чрезвычайно: срывается назначенный на завтра мой вечер. О нем широко оповестили, все ждут.

Что я мог сказать? Только одно – задерживается оформление. Они знали наши порядки и поняли, в чем дело.

Опять звонок. Дудинцев. Спрашивает, что происходит на съезде, – он не делегат, и ему даже не прислали пригласительного билета. Будто нет такого имени в литературе! Я ему сказал: «Паноптикум. Софронов вдруг запел на трибуне. А в остальном обычная говорильня. Ты ничего не потерял, сиди работай!»

Уже за полночь звонит Евтушенко.

– Анатолий Наумович, слушайте... После моего выступления Михалков устроил истерику за то, что я сказал: «Простые люди не могут купить мяса, а мы, делегаты, пользуемся прекрасным ларьком!» Зимянин назвал мое выступление провокационным.

– Не огорчайся. Женя, плюнь на них! Я, например, больше туда не пойду.

Я действительно собирался остаться дома. Но на следующее утро за мной, как мы с ним договорились накануне, заехал писатель Сахнин. Долго не заводилась машина на морозе, если бы не обещал подхватить меня, плюнул бы, добрался до Москвы на поезде. Отказаться было неудобно, мы поехали. И тут же позвонил Альберт Беляев, спросил, может ли поговорить со мной, Таня ответила, что я уехал на съезд. «Спасибо, значит, я его найду». Беляев меня встретил у дверей и увел в комнату за президиумом.

– Зимянин вас не дождался, поручил мне поговорить с вами. Мы просили Евтушенко не касаться в своем выступлении вашего романа, потому что он относится к роману чисто спекулятивно, хочет прославиться и на нем.

– Славы у него хватает. К тому же Евтушенко – мой друг, и я прошу о нем так не говорить.

– Хорошо, не будем касаться личностей. Дайте мне ваш роман, обещаю, что в ЦК его прочтут на самом верху.

– Он был в ЦК, вы его читали, даже назвали антисоветским.

– Анатолий Наумович, не будем вспоминать, кто что говорил, давайте смотреть вперед.

– Да, Альберт Андреевич, вам не мешает смотреть вперед и подумать – не предстанете ли вы в роли душителя литературы?

Он смешался:

– Я хочу найти с вами общий язык. Вы собираете отзывы. Зачем? Вам это не нужно, вы слишком большой писатель, вы – наша национальная гордость.

– Альберт Андреевич, не теряйте время... Отзывы... Вы не хотите, чтобы у романа были сторонники, вы – противник романа, вы и мой противник, но имейте в виду, ваши булавочные уколы не достигают цели.

– О каких уколах вы говорите?

– Сегодня вечером я должен был выступать в Будапеште, а вы мне не дали выезда.

– Мне доложили, что венгры не хотят вас принимать.

– Кто это, интересно, вам доложил?

– Ну... Доложили...

– Венгры мне вчера звонили, они в отчаянии от того, что я не приехал.

– Я сейчас все выясню, все будет оформлено, поезжайте. А приедете, звоните, вернемся к вашему роману.

Больше на этом съезде мне делать нечего. Я пошел в раздевалку. В фойе прохаживался Георгий Марков, показал на зал, где шло заседание:

– Пустые разговоры, нужно книги писать.

– Книги пишут, только их не печатают.

– Анатолий Наумович, приносите мне ваш роман, я его прочту, пригласим товарищей, давших отзывы, обсудим...

– На ваших обсуждениях, Георгий Мокеевич, погиб роман Бека, а потом и сам Бек. Мне еще надо пожить.

Его бабье лицо выразило растерянность.

– Как хотите... Я от души.

Через несколько дней мы с Таней уехали в Будапешт. Выступление мое сорвалось – опоздал. Но повидался с переводчицей «Тяжелого песка», рассчитывал отдать когда-нибудь в ее руки и «Детей Арбата». Рождественские праздники провели с близкой Таниной подругой Жужей Раб и ее мужем Тибором. Жужа в Венгрии знаменита, ее стихи очень популярны, к тому же она перевела Ахматову, Цветаеву, Мандельштама, Есенина, других русских поэтов. С ней и Тибором ходили по Будапешту, побывали в местах, где происходили события 1956 года. Тяжело и больно это вспоминать...

В Москву выехали вечером 31 декабря. Жужа снабдила нас корзиной со снедью, вставив туда и бутылку палинки.

Новый 1986 год встречали в поезде.

– Хорошая примета, – сказала Таня, – значит, весь год будем ездить.

И оказалась права. Начиная с 1986 года мы много ездили, но, бывая в разных странах, думали об одной, той, заснеженной, что увидели утром за окном вагона... «Вздыхать о сумрачной России, где я страдал, где я любил, где сердце я похоронило...