Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда

– Все это происходит именно потому, что у читателя наших дней особенно сильна тяга уйти от реального мира. Такая тяга вообще характерна для молодого поколения – недаром именно молодежь всегда любила романтику. В мое время «убегали» в Александра Грина, Густава Эмара, Кэрвуда, Жаколио, Буссенара… Все это был уход от реальности, которая была скучна, однообразна, уныла. Телевизора не было, кино – почти не было, компьютерных игр не было совсем, а так хотелось яркого, красивого, сказочного, необычайного. Вот это стремление к необычному и необычайному и является «локомотивом», благодаря которому «фэнтези» так популярна. Та фантастика, о которой вы начали говорить, – научная, социальная, философская, и та, которую я называю «реалистической», – отражение реального мира, искаженного фантастическим допущением, – все это предназначено читателю более серьезному и зрелому. Это не 12–15-летние подростки, а 20–25-летние студенты. Пресловутые «младшие научные сотрудники», которым уже под тридцать…

– Но ведь эти категории читателей и сейчас существуют – и не в меньшем количестве, чем раньше. В чем же дело?

– Да, существуют. Но народ сейчас вообще читает гораздо меньше. Прежде всего потому, что появилась масса новых развлечений. Телевизор в первую очередь. Компьютерные игры. Интернет. Зарубежное кино. Огромное количество разнообразной, яркой, развлекающей информации.

– Нет ли противоречия? Все отмечают происшедший в последние годы «книжный бум». Книгами торгуют на каждом углу, соответствующий бизнес, видимо, достаточно выгоден – выходит, читать стали не меньше, а больше?

– Читают, как мне кажется, все-таки меньше. Выпускается ведь не больше книг, а больше названий. Это – разные вещи. Тиражи-то снизились в десятки раз по сравнению с советскими! Сейчас пять тысяч – это вполне добротный тираж, а десять тысяч считается большим. Но зато названий ежегодно появляется сотни и тысячи – ситуация совершенно невозможная в советские времена, В результате создается впечатление, что книг очень много, что их больше, чем было, но это – иллюзия. Как и то, что аудитория читателей стала огромной. Количество раскупаемых (и читаемых) томиков стало, на мой взгляд, меньше. Хотя точных подсчетов, насколько я знаю, нет – во всяком случае, мне они неизвестны.

– Знаменитый «Гарри Поттер» Вам в руки не попадал?

– Не попадал. Я про него, конечно, слышал, но читать мне его не доводилось, да и совсем не хочется. Хотя из профессионального любопытства, наверное, следовало бы.

– Мой московский коллега говорит, что «Поттер» совершил чудо – оторвал его 12-летнего сына от телевизора и компьютерных игр…

– За это – уже спасибо. Хотя я, честно говоря, не верю, что на нынешнего подростка эта книга способна произвести впечатление более сильное, чем на нас в свое время производил, скажем, «Старик Хоттабыч» или «Волшебник Изумрудного города».

– Но почему все-таки так сокращается жанр научной фантастики? Нет спроса? Никому не интересно читать книги, где предсказывается будущее?

– Да потому, что вообще интерес к науке упал. Совершенно «к нулю» свелись научно-популярные издания и журналы. Никто не читает «Природу», уничтожены старые тиражи «Знание – сила» и «Химии и жизни», которыми все раньше зачитывались… Это – падение интереса к науке вообще. И связано оно с тем, что в обществе исчезли массовые надежды на науку. Надежды на то, что она осчастливит человечество. Было время, когда мы надеялись, что наука все решит. Помните, у Ильфа: «Все говорили: радио, радио… Вот, радио есть, а счастья нет». Это же произошло и с наукой. Казалось бы, есть множество научных достижений: расшифровка генома, замечательные открытия математиков, физиков, астрономов, биологов. А счастья нет! Жизнь не становится лучше – безопаснее, безмятежнее, спокойнее…

– И у писателей не стало стимула пытаться выдумать такие фантастические изобретения, которые осчастливят человечество?

– Такие «благородно мыслящие дурачки», каким был, например, бесконечно уважаемый и чтимый мной Жюль Верн, исчезли совсем. Они встречаются только среди графоманов. Уже Герберт Уэллс сильно сомневался в том, что наука осчастливит человечество. Уже он понимал, что наука никаких подлинных благ человеку не принесет. Скорее наоборот…

– А Кларк или Азимов?

– Оба они безусловные последователи Жюля Верна. Они творили в те времена, когда еще казалось, что наука вот-вот станет всемогущей. Ученые возьмут в руки власть и сделают нашу жизнь прекрасной. А теперь уже никто не надеется, что только с помощью развития науки можно серьезно улучшить жизнь. Более того, наступило разочарование в Будущем! Сейчас преобладает тенденция считать, что вообще ничто не может улучшить жизнь. Ни социологические изыски, ни экономика, ни наука. Всеобщий пессимизм. Потому что перепробовано уже, кажется, все – а результата все нет. И совсем нет новых идей – а если они и есть, то носят характер скорее пессимистический. Нас ждет демографический кризис, экологический кризис, экономический провал… Оптимистических же идей нет вообще. Будущее несет в себе либо шок, либо угрозу, либо возврат в тоталитарное прошлое. Нет сегодня такой идеи будущего, которую можно было бы назвать светлой.

– А раньше были?

– Конечно. Например, та же идея коммунизма. Или «Мир Полудня» у Стругацких. Который, как всем сегодня ясно, невозможен. Это красиво, заманчиво – но невозможно. Сейчас пытаются создавать какие-то новые утопии. Я этого не умею, но с интересом наблюдаю за попытками. Например, Вячеслав Рыбаков под именем Хольм Ван Зайчик создает образ «Ордуси» – империи, в которой живут счастливые люди. Империи, возникшей когда-то как некий симбиоз Древней Руси и Золотой Орды и дожившей до наших дней. Ван Зайчик строит модель государства, очень самодостаточную, очень ловко и даже изощренно построенную, красочно расписанную, и многие готовы считать ее новой утопией. А я – не могу. Ведь утопия это модель пусть невозможного, но желанного будущего. Но как может быть желанным будущим – империя? Всякая империя есть по сути своей подавление, подавление всего: внешнего врага, собственных подданных, новых идей, всего нового вообще. Никакая империя невозможна без бюрократии, и чем мощнее империя, тем толще и непроворотней слой бюрократов. А там, где бюрократия, там конец свободе, свободомыслию, прогрессу вообще. Хольм Ван Зайчик очень ловко обходит все эти острые углы, и у него все сводится к тому, что империей правят умные, интеллигентные и благородные люди, которые низменных желаний не имеют и плохих поступков не совершают…

– Помните, у того же Рыбакова был рассказ «Давние потери» в похожем стиле?

– Типичная альтернативная история, рассказывающая, каково было бы в нашем государстве, если бы товарищ Сталин был умный и добрый человек, по вечерам гонял чаи с Бухариным и одалживал у знакомых сборники Мандельштама… Ордусь в этом смысле – аналог, потому что она так же исторически невозможна, как невозможен умный и благородный Сталин.

– Вы не допускаете, что Сталин мог таким родиться или стать?

– В этом случае он не был бы Сталиным. Он бы просто не удержался у власти. Его бы сожрали соратники. Умный и добрый глава империи невозможен в принципе, как невозможен летающий человек. И так же невозможна благородная, честная, терпимая и интеллигентная империя. Она неминуемо погибла бы под ударами жестоких, свирепых и беспощадных окружающих ее государств! Но идея империи, где правят хорошие люди, чрезвычайно занимает Рыбакова. Он ее развивал еще в повести «Гравилет „Цесаревич“», где изображена альтернативная Россия конца двадцатого века, которой правит умный и добрый император, окруженный столь же умными и добрыми князьями и генералами… Недаром вся эта трилогия Рыбакова о стране Ордусь (пока что трилогия, потому что он обещает и продолжение) выпущена под общим слоганом-эпиграфом: то ли «Все люди – хорошие», то ли «Плохих людей нет», не помню точно.

– К вопросу об империи, где правят хорошие люди: не знаю насчет всех, но то, что подавляющее большинство граждан нашей страны уверено, что у них – замечательный президент, есть медицинский факт. Что ни делает – рейтинг растет или, по крайней мере, не падает. Жизнь не улучшается – а рейтингу хоть бы хны. То 70%, то 80%… Чем можно объяснить феномен такой массовой поддержки?