Дневники. 1913–1919

15 января. Воскресенье. Утром, поднявшись довольно рано, сделал большую прогулку по скверу Девичьего поля, наслаждаясь великолепной слегка морозной погодой. С 11 час. почти непрерывно работал до 6-го часу над книгой Гневушева, убеждаясь все более в том, какая это устарелая и плохая книга. В 6 отправился к Богоявленским за Миней. Они заняты всецело разговорами о купленном ими имении.

16 января. Понедельник. Звонил по телефону Феноменов, объявивший, что будет держать следующий экзамен 7 февраля. Вероятно, будет так же слаб, как и в прошлый раз. Лекция на Богословских курсах, которую прочел, т. е. проговорил, кажется, не без живости. Мне очень нравится обстановка: масса света, чистота поразительная, новое удобное здание. В зале, когда я входил, раздавались звуки музыки и пения. На втором часе присутствовал преосв. Дмитрий. Виделся с Матвеем Кузьмичом [Любавским]. После лекции был подан чай с великолепными сливками и с какими-то чистыми, белыми булочками и ватрушками домашнего печения – по нынешним временам это большая редкость. Вообще чистота, порядок и хозяйственность – вот черты Скорбященского монастыря. Так как он совсем на краю города, то поездка туда – вроде загородной прогулки. День был ясный, немного морозный. Из монастыря я сделал путь до дому пешком. Вечер провел вдвоем с Миней. Прочли три главы из «Капитанской дочки», а затем, когда он улегся и в доме настала вожделенная тишина, я погрузился в «Засечную черту». Вторая глава слишком сыровата. Это подготовка для обобщений, но без обобщений.

17 января. Вторник. Все утро за книгой Гневушева, в которой открываю чудеса, побуждающие меня думать, что она написана в пьяном виде. Был затем в Университете, где был полукурсовой экзамен. Вернувшись, опять работал до 7 часов. Вечером читали с Миней «Капитанскую дочку», а затем я продолжал «Засечную черту». Сегодня первый большой мороз -21° и порывистый резкий ветер.

1.  января. Среда. Опять сильный мороз. Тем не менее я с удовольствием сделал в день две прогулки, дыша морозным воздухом. Проведен день, как и вчера, за дальнейшей работой над книгой Гневушева, а вечером читал Яковлева. Наш народный язык не чужд все же тех элементов, которые составляют признак декадентства: «пылкий мороз» – народное выражение, а не напоминает ли оно «звонко-звучную тишину» и не есть ли это то же, в конце концов, что и «горизонты вертикальные»?

2.  января. Четверг. Исполнилось 21/2 года грандиозной войны. Образовалась уже какая-то привычка к военному положению. Ясного конца не предвидится, хотя, в сущности, нотами Вильсона16 начаты мирные переговоры. Работал, как и вчера над книгой Гневушева, все более и более убеждаясь в ее негодности. Заходил ко мне оставленный при Университете Сергеев17 для выработки программы. После чаю прогулка по морозному воздуху. Вечер за «Засечной чертой».

20 января. Пятница. Утро за Гневушевым. Первый в весеннем полугодии семинарий на Высших женских курсах, хотя еще и не в полном составе слушательниц. Перед отходом на Курсы позвонил ко мне по телефону Е. А. Сосницкий, мировой судья из Таврической губернии, бывший офицер Самогитского полка, с которым мы встречались на незабвенных «средах» у Воздвиженских18. Я позвал его к себе сегодня же вечером и пригласил также А. П. Басистова, к которому Сосницкий питал в те времена особое уважение и симпатию. Мы вспоминали Воздвиженских и весь тогдашний кружок. Сосницкий просил меня посодействовать ему в поступлении на юридический факультет вольнослушателем, для чего он взял отпуск.

21 января. Суббота. Опять мороз -20°. Возобновил чтение лекций в Университете при температуре в +10° и всего при 5—10 слушателях. Совсем нет еще студентов; очевидно, иногородние не приезжали в Москву из-за дороговизны, а здешние заняты разными службами в земском и городском союзах и т. д. Все же я читал два часа в большой зале. После лекции был у казначея получить увеличенное жалованье, достигающее теперь все же некоторой ощутительной суммы – 491 рубль в месяц. В зале правления виделся с М. К. Любавским и говорил ему о Сосницком. М. К. [Любавский] делился со мной впечатлениями от книги Яковлева. Вечером у нас погасло электричество: сломались какие-то пробки, соединяющие наш провод с главным, и мы некоторое время сидели в темноте, при лунном свете, чтобы не жечь свечей, которых у нас только 4 и которых совсем нет в продаже. Вечер 8—11 я провел у Ю. В. Готье на собрании наших оставленных при Университете «друзей науки», обсуждавших разные вопросы, относящиеся до библиографического отдела журнала. Из старших, кроме меня, были Егоров и Пичета. Обсуждение шло очень живо и дельно. Возвращались домой с Егоровым и разговаривали о возвращении в Университет А. Э. Бориса19. Я выражал удивление, почему «Русские ведомости» не начинают обычной в таких случаях травли.

22 января. Воскресенье. То, отсутствию чего я вчера удивлялся, началось. Началась травля А. Э. Вормса за возвращение его в Университет. Кампанию открыли «Русские ведомости», где сегодня появилась статья Кизеветтера. Тут слова о том, как Вормс, «посыпав главу пеплом», возвращается в «казенный университет», что уход предпринимался сообща, что, следовательно, и возвращение должно быть не индивидуально, что Вормс должен был объяснить товарищам мотивы своего возвращения. Ушедшие ушли потому, что не могли, оставаясь, сохранять человеческое достоинство и т. д. Интересно, кто это выбрал Кизеветтера в цензоры нравов? Вот он кадетский деспотизм: не смеешь ничего предпринять индивидуально без благословения кадетского коллектива. Вот она, партия народной свободы! И какой вздор что «исход» предпринимался коллективно. Как можно серьезному историку так нагло лгать в газете. Уходили в 1911 г. именно индивидуально, каждый решал этот вопрос для себя. Кроме всего прочего, оказывается, что ушедшим принадлежит «монополия» человеческого достоинства. Мороз сегодня -25°. Тем не менее я с большим удовольствием сделал утреннюю прогулку. Затем весь день за книгой Гневушева, которую кончил. Вечером читал проект нового университетского устава и объяснительные записки к нему20.

23 января. Понедельник. Сенсационное известие в газетах о разрыве дипломатических сношений между Германией и Соединенными Штатами по поводу объявленной Германией беспощадной подводной войны21. Итак, Германия – против всего света. Борьба вступает в самый напряженный и последний фазис. Читал на Богословских курсах и оттуда возвращался пешком при сильном холоде и вьюге. Дома гасло опять электричество. Вечером читали с Миней Гоголя (ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем).

24 января. Вторник. Утро за книгой Грекова22, которую надо сравнивать с книгой Гневушева в рецензии. Какая разница! Прекрасно написанная книга. Факультетское заседание, первое в этом году. М. К. Любавский прочел отзыв о диссертации Яковлева, в котором похвалу формулировал в казенных словах «ценный вклад в науку», а отрицательные стороны книги: перегрузку цитатами, излишнюю доверчивость к «отпискам» и совершенную необоснованность заключения – развил подробно. Я указал на необычность приемов составления книги; автор говорит не своими словами, а документами. Если исключить выписки документов – своего текста останется стр. 25–30, текста чисто механически-соединительного. В дальнейшем ничего особенного не было. Челпанов представил к баллотировке четырех приват-доцентов на различные должности в Психологический институт. М. М. Покровский по этому поводу припомнил о плохом ответе Экземплярского – одного из этих представляемых – на магистерском экзамене по латинскому языку. Челпанов обиделся и нехотя возражал, что это не имеет отношения к должности библиотекаря, на которую Экземплярский баллотируется. При баллотировке он, однако, получил 7 и 7 голосов и, стало быть, не был избран. Вечер дома. Читал Мине Гоголя, а затем опять за книгой Грекова.

25 января. Среда. Утро за рефератом студента Троицкого «О закупах» к просеминарию, затем читал Грекова. Просеминарий при 5 студентах и при температуре северного полюса. Беседа с Грушкой о деле Сташевского, которое поднялось в Совете Киевского университета и раздуто вновь газетами. Совет единогласно постановил предложить ему подать в отставку. Вот плоды излишней мягкости графа Игнатьева: это надо было сделать тогда же после раскрытия воровства. Теперь вышло, что человек карается за свой поступок дважды23.