Дневник. Том 1

лучшей сценой в театре. Только у Рашели мне приходилось

слышать вот так произнесенные слова, так брошенные фразы.

В ее голосе временами появляются грудные ноты мадемуазель

Тюилье. Ибо голос ее изменился, приобрел каким-то образом

другую тональность, в нем зазвучали горечь и боль.

Когда я ее разбудил, глаза ее были полны слез и первых

пробудившихся в ней воспоминаний; я ничего ей не подсказы

вал, но она тут же сама заговорила о своем детстве, молодости,

об отце, о своем любовнике.

Жизор, с 6 по 24 сентября.

< . . . > Насколько написанное слово, книга превосходит бе

седу! Самая плохая книга, самая легковесная и пустая — это

как бы корда, определяющая границы движения мысли, арену

истины. <...>

Две силы уравновешивают человека и противостоят его воле:

перемена и привычка. <...>

Ипполит Пасси, человек, вечно разглагольствующий о равен

стве 89-го года, провозглашающий на каждом слове смертный

приговор кастам и ненависть к аристократии, написавший про

тив аристократии книгу * и постоянно ее цитирующий, подхо

дит позавчера к своей свояченице и говорит ей: «Мне, пони

маете ли, необходимо снять квартиру на втором этаже. Прихо

дят ко мне люди такие почтенные, такие знатные, не могу же

я заставлять их подыматься на пятый этаж. Неудобно, чтобы

и с семьей-то они нашей встречались... Я знаком с русской

знатью, бываю в самом высшем обществе. Эдгар чуть было не

женился на молодой особе, род которой древнее царского...

Ох! Трудно будет его женить. Я создал нашей семье извест

ность. И при его имени ему нужна только такая невеста».

8 октября.

Придумали заглавие для книги, которую надо написать и

которую мы напишем: «Неведомая история Наполеона» *.

15 и 16 октября.

Эдуард везет нас на два дня в Комри, к своему отцу, в одно

из тех поместий, под Парижем, в которые вкладывают сто ты

сяч франков, чтобы получить каких-нибудь тридцать, — более

215

всего положение землевладельцев смахивает на положение

отцов.

Идем посмотреть Руайомон *, тот маленький фаланстер, тот

маленький затерянный оазис высшего общества, о котором в дни

нашей молодости Лефевр нам все уши прожужжал. Общество

вымерло! Ушло былое веселье! Остались только г-жа Бертье и

Фруадюр, престарелая чета, когда-то свидетели великолепных

празднеств, видевшие театр маркиза Белиссанса, когда на сцену

выводили настоящих лошадей, а декорацией служила настоя

щая мельница!

Сейчас тут только низенькие потемневшие домишки, похо

жие на старых ворчунов; парк попал во владение комиссионеру

по поставке угля, монастырская галерея застеклена, и в ее

окнах между черными водостоками висят безобразные краше

ные ткани; в саду же, среди зелени, развлекаются фабричные

голодранцы и звенит парижское арго.

Отправляемся в большой замок Людовика XIII, довольно

пышно реставрированный, к графине де Санси, супруге Санси-

Парабера, придворной даме императрицы. Повсюду — порт

реты императора и статуэтки наследного принца в форме гре

надера.

Мы пришли ради портрета г-жи де Парабер; * он — в гости

ной. Это одна из лучших работ Ларжильера. Женщина, как бы

восседающая на облаках пышных тканей; корсаж в фиолетовых

тициановских тонах выступает из целого потока золотистого

шелка. В руке у нее роза, по семейному преданию, поднесен

ная ей регентом в награду за ее уступчивость. Негр в стиле

Веронезе, затерянный внизу картины, протягивает цветы той,

кого регент называл «мой маленький черный вороненок», —

хрупкой молодой женщине со стальными нервами, созданной

для наслаждения и оргий.

Характер лица, улыбка глаз, весь облик отмечен уже чем-

то вполне современным и соединяет в себе тип времен Людо

вика XIV и волоокий тип времен Регентства, тип женщин Натье.

Облик изысканно-изящной женщины наших дней в костюме

эпохи Людовика XIV; завитые волосы зачесаны кверху в виде

диадемы богини — всего этого нет на портрете, гравированном

де Вале.

Когда мы уже прощались, г-жа де Санси, дочь генерала Ле-

февра-Денуэтта, предложила нам посмотреть ее наполеонов

ский музей. Это предметы из комнаты Бонапарта в особняке

на улице Победы, завещанные ее отцу.

216

Дверь, выходящая на лестницу, не выше среднего человече

ского роста, комната устроена в виде мансарды. На коричне-

вато-лиловом фоне — арабески в духе помпейских, иссиня-белые

барельефы. Над ними орден Почетного легиона, «Честь и Ро

дина»; с одной стороны — орел, с другой — крокодил. Внизу —

античная мужская голова и античная женская голова. Дере

вянная кровать выкрашена под зеленую бронзу; ножки в виде

четырех пушек; карниз для полога у кровати — в виде антич

ного копья, с него спадает такая же ткань, как на окнах, — по

лотнища холста в широкую синюю полосу, имитирующие па

латку.

Есть и письменный стол, — возможно, тот стол, за которым

было подписано 18 Брюмера: полированное дерево, зеленая

стойка для бумаг; на двух нижних дверцах — античные мечи

с орлиными головами под зеленую бронзу, увенчивающими

рукояти. Перед адвокатским курульным креслом красного де

рева с зеленой сафьяновой обивкой — переносная печка. Кро

шечный комод красного дерева, с львиными бронзовыми голо

вами, в пасти у них — панно. Стулья — в виде барабанов, кожа

ные, набитые волосом.

Так и представляешь себе этого человека еще до Брюмера —

уже позером; театрализованная берлога, кричащая его союзни

кам о славе. Мизансцена государственного переворота. От этого

несет духом Спарты, властью, войной, всем, что он хотел дать

в себе почувствовать. Похоже на скверные аксессуары старого

провинциального театра. < . . . >

29 октября.

Действительно, надо много выдержки, чтобы устоять перед

соблазном писать фельетоны, еженедельно подогревающие вашу

гордость, приносящие вам широкую известность и даже позд

равления дураков, не говоря уже о постоянном месте на всех

первых представлениях, о внимании к вам актрис, о наличной

славе и звонкой монете, наполняющей ваш карман.

Сидеть в своем углу, жить одному и в себе самом, получать

весьма слабое удовлетворение, — ощутимое лишь очень отда

ленно и почти не осознаваемое, — от занятия, которое никогда

не сопровождается успехом в настоящем, а лишь сулит его в

будущем: от создания книги; быть безвестным для своих вра

гов, непонятным для друзей, так как труд ваш слишком серье

зен, а шуму вокруг него очень мало, — для всего этого, особенно

в наше время, надо обладать некоторой силой. < ...>

217

Любопытно, что больше всего раскупают те книги, которые

меньше всего читаются. Это книги, стоящие напоказ в книжных

шкафах у людей не читающих, — книги, так сказать, меблиро-

вочные. Примеры: Вольтер, Тьер и т. д.

29 октября.

В таланте некоторых людей, таких, например, как Сен-

Виктор, таланте очень значительном, есть что-то непрерывное,

очень уж ровное, порой меня раздражающее. Такие авторы

будто не пишут, а струятся. Ни дать ни взять — винные краны

на народных праздниках: раздача народу метафор. <...>

Мы подумываем о том, чтобы все происходящее в обществе

изобразить в сатире, в философском романе как глупые трюки

циркового представления. <...>

1 ноября.

Хочу пригласить Сен-Виктора к обеду. Приглашаю на пят

ницу: «Ох! Мой дорогой, у меня фельетон... Какая досада! Не

могу!» — «А в субботу?» — «Тоже».

Он показывает мне фотографии произведений Мемлинга, на