Сумка волшебника

В. Соллогуб в своих воспоминаниях рассказывает, что Гоголь неоднократно говорил ему:

— Пишите, поставьте себе за правило хоть два часа в день сидеть за письменным столом и принуждать себя писать.

— Да что ж делать, — досадовал Соллогуб, — если не пишется?

Растерянность и слабоволие собеседника не обескураживали Гоголя и не ослабляли его проповеди трудолюбия.

— Ничего... — говорил он в таких случаях. — Возьмите перо и пишите: сегодня мне что-то не пишется, и так далее; наконец надоест и напишется.

Каждодневный труд полагал для себя обязательным; и первый поэт России Александр Пушкин. В превосходной своей статье «Личность Пушкина», напечатанной в «Правде» десятого февраля тысяча девятьсот тридцать седьмого года, Юрий Тынянов писал о Пушкине: «Достаточно посмотреть хоть часть его бумаг... чтобы понять, что этот человек писал каждый день, что он прежде всего ежедневно работал, что это был великий труженик...»

То же свидетельствует современник Пушкина — крупнейший филолог и литературовед своего времени Я. Грот, утверждающий, что «рукописи Пушкина служат красноречивым документом его необыкновенного трудолюбия».

Жуковский писал о Пушкине: «С каким трудом писал он свои лёгкие, летучие стихи! Нет строки, которая бы не была несколько раз перемарана. Но в этом-то и заключается тайная прелесть творения. Что было бы с наслаждением поэта, когда бы он мог производить без труда, — все бы очарование его пропало».

Дело великого поэта и великого труженика не осталось втуне. Вся наша литература тому живое и яркое свидетельство. Она — дело не белоручек, но трудолюбцев, сознающих себя трудолюбцами и принципиально определяющих для себя судьбу огромного трудодеяния.

В «Разговоре с фининспектором» Владимир Маяковский с горячей заинтересованностью человека, работающего не покладая рук, заявляет:

Это самочувствие труженика полнит его жизнь и его дело. И он ощущает своё стиховое дело равным самым первостепенным, исполненным трудовой доблести свершениям. В стихотворении «Поэт рабочий» Маяковский с гордостью возглашает:

Фабрика, в которой клокочет обжигающий пар, фабрика, в которой скрыто гудят огромные мощности, и в то же время мастерская дятла — вот что такое пишущий.

И кто боится клокотания и сотрясений, кто боится каждодневных, каждочасных трудовых упорств, тот никогда не должен браться за перо.

Не помню, кто из наших больших писателей сказал: «Писать — это значит уметь трудиться», но это очень чёткая и точная формула писательского дела.

«Мой письменный вьючный мул!» — говорит Марина Цветаева о своём рабочем столе в стихотворении «Стол». Кончает это своё стихотворение Цветаева так:

Та же Марина Цветаева в своей повестн-исследовании «Наталья Гончарова», посвящённой отличнейшей художнице, чьё имя вписано в заглавие цветаевской работы, говорит: «Вся Гончарова в двух словах: дар и труд. Дар труда. Труд дара». Тут же приводятся и слова самой Гончаровой: «Я одно люблю — делать».

Резко и ярко говорит об этом предмете в своих мыслях об искусстве Бальзак: «Приходит труд и зажигает все печи; молчание в одиночестве открывает все свои сокровища; нет ничего невозможного. Экстаз творчества заглушает раздирающие муки рождения».

Известный философ Бюфои имел, очевидно, все основания утверждать, что «гений есть терпение в высочайшей степени». Поистине это так. Терпение, трудолюбие, неиссякаемый трудовой энтузиазм — вот основы всякого достижения в искусстве. Чтобы достичь в искусстве доброго и прекрасного, надо много, безмерно много работать.

В искусстве «много» — это не арифметическое множество, а нечто несравнимо большее, а кроме того, явление качественного порядка. Недаром Жюль Ренар, которого один из французских критиков назвал бесстрашным писателем, начинает свой чудесный «Дневник» словами: «Талант — вопрос количества». Николай Погодин к этому добавляет: «Труд всегда должен идти впереди таланта, ибо талант — это тот же труд, только возведённый в степень».

Но о таланте — несколько позже и особо. Это слишком важно и слишком интересно, чтобы говорить мимоходом.

Чудо таланта

Я не раз говорил — как много нужно для того, чтобы быть писателем, чтобы написать хорошую книгу. Но до сих пор я, кажется, не сказал с достаточной чёткостью и определённостью главного. Нет спору, ум, сердце, знания, умения — все это вещи, нужные для такого многотрудного дела, как писательство. Но среди нужных есть одно — самонужнейшее, без чего, будь ты хоть семи пядей во лбу и обладай хоть самыми расчудеснейшими качествами, жить в искусстве невозможно. Это самонужнейшее — талант.

Заменить талант ничем нельзя, как нельзя скрыть его отсутствие. Впрочем, не так-то легко скрыть и его наличие. Не заметить его трудненько. Он заявляет о себе сразу: с первой строки книги, с первого взгляда на картину, с первой реплики актёра на сцене, а иной раз и ещё раньше этой самой первой реплики. Так, например, случалось всякий раз, когда появлялся на сцене бывшего Александрийского театра Владимир Николаевич Давыдов.

Этого блистательного актёра ч видел на сцене много раз, и всегда повторялось со мной, да и со всеми другими сидевшими в зрительном зале, одно и то же. Появление на сцене этого актёра было подобно удару электрического тока, мгновенно рождавшему в зале маленькую молнию. Давыдов ещё не успевал подать ни одной реплики, он ещё только появлялся в дверях и останавливался, прислонясь к косяку, или делал по сцене всего один шаг — и уже всем становилось хорошо, всем радостно, всех разом осеняло и одаривало присутствие большого и яркого таланта.

Отчего так делалось, никто из присутствовавших на спектаклях с участием Давыдова объяснить толком не мог, и это вполне понятно. Талант — это волшебство, и потому объяснить тут что-нибудь очень трудно. Но и не пытаться объяснить — тоже ведь нельзя. Мы обязаны понимать всё, чтобы уяснить себе природу всякого возникающего перед нашими глазами явления, а уяснив, поставить его себе на службу, овладеть им.

Что же такое талант? Существуют ли точные определения этого странного и чудесного свойства человеческой натуры? Изучены ли все стороны и грани его? Даны ли исчерпывающие характеристики этого феномена? Нет. Ничего такого пока не сделано. Учёные ещё теснятся в робком далеке от этого жгучего солнца нашей личности. Они, очевидно, боятся обжечься. У них нет к тому же ни подходящих измерительных инструментов, ни соответствующей аппаратуры для опытов и умозаключений. Ну что ж. Придётся, по-видимому, на данном этапе обходиться без ответственных показаний и доказаний жрецов точности и обратиться к показаниям самих талантов, чтобы, справившись с их самочувствием и их точками зрения, что-то всё-таки выяснить для себя.

Вероятно, нет и не было в искусстве ни одного мало-мальски крупного и просто мыслящего человека, который не задумывался бы над тем, что такое талант, и который не пытался бы хоть для себя уяснить и определить его природу.

Свидетельств тому можно привести великое множество, и при самом беглом знакомстве с ними поражает разнообразие, если не сказать — разнобой, во взглядах на талант и его природу. Но даже сама эта разница взглядов интересна и поучительна. Попробуем же приглядеться к ней.