Куприн: Возмутитель спокойствия

Печальная судьба выпала и другой серьезной работе Куприна. С подачи Шаляпина Общество драматических писателей заказало ему перевод трагедии Шиллера «Дон Карлос». Спектаклем планировалось открыть новый театр, будущий БДТ. Куприн с радостью согласился, посвятил перевод Шаляпину. В те дни они нередко виделись. Федор Иванович продолжал петь в Мариинском театре, жаловался на то, как изменилась публика: в партере сидели красноармейцы, рабочие, матросы... Но что поделаешь, теперь и положение обязывало: в ноябре 1918 года Шаляпин принял от новой власти звание народного артиста Советской республики. Что же касается «Дон Карлоса», то спектакль позже поставят в другом переводе, а Куприн несколько лет будет безуспешно пристраивать в печать свой вариант.

Новое время принесло новые веянья: для того, чтобы тебя печатали, нужно быть членом Союза деятелей художественной литературы (СДХЛ), организации профсоюзного типа. Следовало туда вступить, и Куприн вступил, тем более что главой совета Союза был Муйжель, с которым они недавно держали ответ в Ревтрибунале. Горький тоже состоял в этой организации, но пока что формально, в руководство не входил. В те дни он вообще занимал скорее выжидательную позицию, ограничиваясь осторожными советами. Так, он обнадежил Куприна, что «Всемирная литература» обязательно переиздаст «Поединок» (что же еще!) приличным тиражом в 100 тысяч экземпляров. Обрадовал, что гонорар будет от 45 до 52 тысяч рублей, но финансами он не распоряжается, и деньги пришлось выбивать из Муйжеля. Куприн писал ему: «...если от Вас зависит сделать все это возможно скорее, то очень прошу: не задержите ассигновку» [324] .

До сих пор не вполне ясна роль Горького в одном купринском начинании этого времени. Понимая, что разовые заказы не дают достаточно денег, а регулярный заработок может обеспечить газета, Александр Иванович задумал издание беспартийной культурно-просветительской газеты для крестьян «Земля». Полагаем, что эта идея возникла в декабре 1918 года не случайно: в середине месяца в Москве проходил I Всероссийский съезд земотделов, комбедов и коммун, и, вероятно, Куприн хотел подать проект газеты на утверждение московским властям во время съезда. Горький скептически отнесся к этой затее на фоне недавно закрытой «Новой жизни». Нам кажется сомнительным распространенное утверждение, будто он начал помогать Куприну и даже передал записку Ленину:

«Дорогой Владимир Ильич!

Очень прошу вас принять и выслушать Александра Ивановича Куприна по литературному делу.

Привет!

А. Пешков».

Записка не датирована, и как можно утверждать, по какому поводу она написана? Имя Куприна Ленин знал и без Горького, никакие рекомендации автору «Поединка» не требовались. Однако не будем забегать вперед, потому что к Ленину (как последней инстанции) писатель пошел не сразу.

В этом издательском проекте оказались задействованы московские приятели Куприна, малоизвестные теперь люди. Например, поэт Николай Михайлович Гермашев [44*], которому Александр Иванович выслал проспект газеты с просьбой «перещелкать на машинке, позондировать почву у... знакомых большевиков и ходатайствовать о разрешении» [325]. Он не сомневался в успехе: «Когда дело “клюнет”, я, конечно, выеду в Москву для его наложения, а потом поселюсь в ней и совсем» [326]. Затем то ли ему дали знать, что «клюнуло», то ли, напротив, ничего не получалось, то ли, как мы предположили выше, начался съезд, но Куприн с семьей выехал в Москву.

Что сталось с его городом детства! Александр Иванович разглядывал следы прошлогодних уличных боев: Москва при взятии власти большевиками пострадала гораздо сильнее Петрограда. Поврежден Успенский собор, наполовину разрушена Никольская башня, даже часы на Спасской башне не пощадили! Где-то здесь, под этими древними кремлевскими стенами, бились с большевиками московские юнкера, родные ему «александровцы», оставшиеся верными Временному правительству... А в роскошных корпусах училища на Знаменке теперь располагался Реввоенсовет.

Александр Иванович узнал, что разрешение на издание газеты должен дать председатель Московского городского совета Лев Борисович Каменев. И вот писатель стоит перед особняком на Тверской, который раньше был резиденцией московских генерал-губернаторов, а теперь именовался Моссоветом. Позже он вспоминал, что Каменев оказался «весьма внимательным, умным и терпимым» («Александриты», 1920), однако насторожился в разговоре о газете при слове «беспартийная». Предлагал ввести полемику: «Вы можете хоть ругать нас». Александр Иванович мысленно усмехнулся: ругать «их» в то время могли только те, кто отсиживался на Дону, Украине или в Финляндии, а здесь хотелось еще пожить и увидеть, чем все кончится.

Дело застопорилось. Тут-то и пришло решение ходатайствовать у «самого».

Московский поэт Олег Шиманский, писавший под псевдонимом Леонидов, оказался тогда рядом с Куприным и позже рассказал о том, как они попали в Кремль:

«Зимой 1918 года Куприн приехал из Гатчины в Москву с твердым решением “работать с большевиками, писать, издавать, пропагандировать”. Его увлекала идея просвещения масс, главным образом — крестьянских, своеобразное народничество в революционный период.

Мы много говорили с ним на эту тему и как-то подсознательно, не выговорив и даже не найдя этого слова, решили, что надо городу “смыкаться” с деревней, осуществив “смычку” через газету специально для крестьян. <...>

Куда пойти? С кем переговорить на эту тему? С Лениным?

— Примет ли?

— Попробуем.

Звоню:

— Кремль, секретаря товарища Ленина! Такой-то и такой-то хотят говорить с Владимиром Ильичом.

— Подождите.

Несколько минут волнения у трубки и неожиданно радостный ответ:

— Завтра, в 3 часа в Кремле».

Эти воспоминания после смерти вождя в лучших традициях ленинианы были напечатаны в траурной однодневной газете «Ленин» (1924). Однако их автор очной ставки с Куприным не выдержал бы. Тот тремя годами раньше рассказал об этом и звонил, конечно, он: «Свидание с Лениным состоялось необыкновенно легко. Я позвонил по телефону секретарю Ленина — Фотиевой, прося узнать, когда Владимир Ильич может принять меня. Она справилась и ответила: “Завтра товарищ Ленин будет ждать вас у себя в Кремле к 9 часам утра”» («Ленин (Моментальная фотография)», 1921). Леонидов же, по словам Куприна, просто за ним увязался. Ни о какой записке от Горького ни тот ни другой не упоминали. Думается, и той же Фотиевой вряд ли надо было объяснять, кто такой Куприн.

И вот Александр Иванович, некогда мальчишкой стоявший на Красной площади в карауле и в полуобморочном от восторга состоянии приветствовавший Александра III, шел по той же площади на встречу с новым правителем России. Признавался: «В первый и, вероятно, последний раз за всю мою жизнь я пошел к человеку с единственной целью — поглядеть на него» («Ленин (Моментальная фотография)»). За Куприным спешил Леонидов, только что получивший от него книгу с таким автографом: «Глубокоуважаемому Олегу Леонидову 25 дек. н. ст. 1918 г. — с искренним желанием, чтобы в “Кремлевском деле” он оказался Олегом Вещим!».

«Кремлевское дело»

Это было первое «кремлевское дело» в судьбе нашего героя. Кремль еще не раз будет заниматься им: и в начале 1920-х годов, пытаясь вернуть его из эмиграции, и с середины 1930-х, обеспечивая это возвращение, и в середине 1950-х, устраивая в СССР его дочь Ксению. Несмотря ни на что, большевики будут считать Куприна «своим», а он, также несмотря ни на что, будет гордиться тем, что встречался с Лениным.

Обрисовал вождя Куприн довольно подробно:

«Из-за стола подымается Ленин и делает навстречу несколько шагов. У него странная походка: он так переваливается с боку на бок, как будто хромает на обе ноги; так ходят кривоногие, прирожденные всадники. В то же время во всех его движениях есть что-то “облическое”, что-то крабье. Но эта наружная неуклюжесть не неприятна: такая же согласованная, ловкая неуклюжесть чувствуется в движениях некоторых зверей, например медведей и слонов. Он маленького роста, широкоплеч и сухощав. На нем скромный темно-синий костюм, очень опрятный, но не щегольской; белый отложной мягкий воротничок, темный, узкий, длинный галстух. И весь он сразу производит впечатление телесной чистоты, свежести и, по-видимому, замечательного равновесия в сне и аппетите. <...>