Биография отца Бешеного

Потом я взялся за студенческие стипендии. Точными выкладками я подкреплял собственный опыт, свидетельствовавший о том, что двадцать восемь рублей — сумма катастрофически малая для студента. Уложившись в тридцать страниц, я дрожащими руками вручил свой реферат профессору Капустину.

На следующий день он вызвал меня и похвалил за хорошую работу, заметив, что отдельные мои выкладки войдут в разработки НИИ и на мой реферат будет ссылка. После чего предложил положить мой реферат в основу моей дипломной работы, озаглавив ее так: «Социальное происхождение и материальное обеспечение студентов СССР». Он попросил подумать, на материале каких вузов страны я буду писать эту работу. А на прощанье заметил, что мой диплом имеет шанс плавно перерасти в диссертацию.

Я долго не раздумывал: МГУ, МВТУ, Плехановский и Первый медицинский. Профессор одобрил мой выбор и оформил соответствующие бумаги в эти институты для моего допуска к личным делам студентов, архивным материалам и экономическим документам этих вузов.

Когда вспоминаю сейчас, что через мои руки прошло порядка тридцати тысяч студенческих личных дел, из которых я обезличенно выписывал данные для дипломной работы, то мне самому с трудом верится, что я это сделал. И я немного горжусь тем, что отчасти благодаря моим реферату и диплому студенческие стипендии были пересмотрены и дифференцированы: старшекурсники стали получать гораздо больше, чем студенты первого-второго курсов…

Более всего меня поразили в этих вузах сведения о национальности и о социальном составе студентов в процентном отношении. К примеру: на мехмате и физическом факультете МГУ — до восьмидесяти процентов студентов — евреи. А всего в университете полтора процента выходцев из крестьянских семей, около десяти процентов из семей рабочих, а остальные — из семей интеллигентов… Наверное, именно поэтому на моей дипломной работе стоял гриф: «Для служебного пользования»…

Так что мы, студенты шестидесятых, все успевали и не думали о наркотиках и пьянстве, как современная молодежь, почти поголовно увлекающаяся всякими там «крэками» и «экстази», опускаясь все ниже и деградируя все больше…

Мы не были пай-мальчиками. Однажды довелось вместе с моей подругой, дочерью высокопоставленных родителей, побывать в огромной, комнат в восемь, квартире одного бывшего министра, в которой его отпрыски, воспользовавшись тем, что родители уехали на пару лет работать за границу, устроили настоящий притон. Уже на ее пороге нам сунули по таблетке ЛСД и не отстали, пока мы их не приняли (естественно, я изобразил, что принял). В каждой комнате этой внушительной квартиры что-нибудь да происходило: в одной лежали переплетенные в экстазе голые тела, в другой кто-то кайфовал в одиночку, в третьей полным ходом шел сеанс бурного группового секса…

Мне, как «трезвому среди пьяных», стало немного противно, и я ушел, утащив и свою подругу. Потом я решил попробовать, что собой представляет ЛСД. Пригласил трех приятелей-борцов, все честно рассказал им и попросил, в случае чего, вязать меня. После принял таблетку. Через некоторое время мне показалось, что меня хотят убить, я стал прятаться, мечась по всему общежитию в поисках убежища. Когда я пришел в чувство, то с удивлением обнаружил себя сидящем на шифоньере!

Вы знаете, потом я пытался в нормальном состоянии забраться на него, но мне так и не удалось…

Ребята мне рассказали, что с момента приема таблетки я был совершенно спокоен минут двадцать пять, после чего начал с подозрением вертеть головой по сторонам, а незадолго до того, как очнулся, неожиданно бросился к шифоньеру и буквально взлетел на него. Причем проделал это так стремительно, что они не успели ничего предпринять.

После такой реакции, естественно, я больше никогда ЛСД не принимал…

Мне кажется, у моего поколения в молодости были цели, стремления к чему-то возвышенному, наконец, вера! А что у нынешнего поколения молодых? Ни идеалов, ни устремлений, не говоря о том, что власти столько раз их обманывали, что и верить-то в любые лозунги расхотелось. Боюсь, потребуется очень много лет, прежде чем у людей России появится доверие к своим правителям…

Вскоре после памятной Пицунды я познакомился с удивительной девушкой из Армении. Иветта Харазян приехала в Москву на ускоренный полугодовой курс японского языка. Ее отец был министром электронной промышленности Армении, и потому ее судьба была запрограммирована на процветание и успех. Она уже имела высшее техническое образование, а изучать японский приехала для того, чтобы работать на международной выставке в Осаке.

Какие божественные манты она готовила — пальчики оближешь! Мы настолько увлеклись друг другом, что почти каждый день проводили вместе. По странному совпадению, именно в это время на Калининском проспекте открылось кафе «Ивушка», и мы, конечно же, присутствовали на его открытии. Казалось, все идет к свадьбе. Но… У меня создалось впечатление, что дальнейшая моя жизнь от меня уже никак не зависит: все уже спланировано. Съездив в Ереван, Иветта рассказала обо мне родителям, и отец решил сделать любимой дочери подарок к свадьбе: я ехал вместе с ней в Осаку, а по возвращении занимал важную должность в его аппарате. Причем Иветта преподнесла все это, я верю, из самых чистых побуждений, не как возможный вариант, а как готовое решение. Но меня почему-то это вовсе не обрадовало, а напротив, вызвало негативное чувство. И… я испугался таких радужных перспектив…

Очень надеюсь, что у тебя, Ивушка, все хорошо сложилось в жизни и ты не держишь зла на парня, который тебя любил и отказался не от тебя, а от распланированной и предсказанной судьбы…

В шестьдесят седьмом году я завоевал право представлять студентов Советского Союза на Универсиаде в Софии. Мне понравилась Болгария, понравился и добросердечный, гостеприимный народ, и уютный зеленый город.

Настроение и боевой дух были на самом высоком уровне, и я не только занял призовое место в десятиборье, но и выполнил норму мастера спорта СССР. Кроме того, я бежал последний этап в нашей команде в эстафете четыре по сто метров и был первым на финише.

Вполне возможно, что источником вдохновения всех моих успехов послужила очень симпатичная стройная болгарка, с которой я познакомился перед самыми соревнованиями во время первой тренировки.

Я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и, заметив девушку, сначала подумал, что интерес проявляется не ко мне, а к Макарову, русскому Ален Делону. Однако незнакомка откровенно указала на меня пальцем и попросила подойти. Я подошел, и мы познакомились. Звали ее Павлина, она училась на четвертом курсе Инженерно-строительного института.

Ее шарм и обаяние покорили меня буквально с первых минут, и я в нее втрескался по самые уши. А когда я услышал, что и она ко мне неравнодушна, то захотелось кричать от радости на весь стадион, на всю Софию, а может, и на всю Вселенную. Единственное, что смущало меня: почему Павлина обратила внимание на такого простого парня, как я, когда рядом был писаный красавец Валера Макаров? Этот вопрос меня так сильно мучил, что я не вытерпел и прямо спросил ее об этом.

Опущу ее чудовищный акцент и изложу ответ литературным русским языком. Впрочем, как и все наши дальнейшие беседы, — ведь я болгарского совсем тогда не знал.

— Посмотри вокруг, Виктор! — сказала она, когда мы шли по улицам Софии.

— Конкретно на болгарских мужчин.

— И что? — не понял я.

— Такие, как Валера, встречаются у нас на каждом шагу, а таких, как ты, нет вообще! — на полном серьезе произнесла она.

Действительно, почти все болгары — брюнеты, зачастую с очень красивыми, в нашем понимании, тонкими чертами лица: очевидно, турецкое иго оставило о себе память на долгие поколения. А блондины в Болгарии почти не попадаются, да и сложен в то время я был очень даже неплохо. Мы почти все свободное время проводили вместе. Оказалось, мы любим песни Тома Джонса, особенно «Дилайлу», именно эта песня стала как бы гимном нашей любви.

Павлина буквально рыдала, провожая меня в Москву, да и у меня, честно признаться, глаза были на мокром месте.