Дела и люди века: Отрывки из старой записной книжки, статьи и заметки. Том 1

Исчез с лица земли исполнивший свое назначение Херсонес Таврический, и мы только в раскопках, сделанных на месте его нахождения известным нашим археологом, графом А. С. Уваровым, можем видеть теперь следы его прежних богатств, его цивилизации и некоторых из его построек.

Из числа многих открытий, сделанных графом А. С. Уваровым, особенное внимание обратили на себя развалины церкви, в которой, как признано ныне, крестился великий князь Владимир. Покойный архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий возымел счастливую мысль восстановить этот храм и, с благословения Святейшего Синода, устроил в 1853 г., близ остатков открытого храма общежительную киновию и при ней малую церковь во имя св. благоверной княгини Ольги. Во время осады Севастополя, церковь эта и кельи иноков были разрушены. На месте их французы построили батареи и громили оттуда Севастополь. В 1857 году, разрушенная киновия восстановлена, а в следующем затем году последовало Высочайшее повеление построить над остатками церкви, в которой крестился великий князь Владимир, большой соборный храм, во имя равноапостольного просветителя России, и от монарших щедрот были дарованы первоначальные средства для производства работ. 23 августа 1861 года, Государь Император соизволил лично совершить закладку храма. В этом же году и скромная херсонесская киновия была возведена на степень первоклассного монастыря. Работы по устройству монастыря двинулись вперед быстро. Двухэтажный архимандритский дом, с домовой церковью, во имя Корсунской Божией матери, был окончен постройкою в 1863 году. Вместе с тем построено и несколько братских келий. Но сооружение храма во имя равноапостольного князя Владимира долгое время ограничивалось возведением стен фундамента, и только в последние два года, благодаря энергическим усилиям архимандрита Евгения и ревности принявшего на себя постройку храма, известного нашего строителя П. И. Губонина, строительные работы производились с особенной заботливостью, так что стены храма к концу 1874 года были выведены под своды второго этажа [40].

В ноябре 1874 года мне пришлось совершить поездку в Крым. Тотчас по прибытии в Севастополь, мне захотелось исполнить свое давнишнее желание поклониться месту, откуда Русь восприняла свет христианского вероучения, и на утро, в обществе С. П. Губонина, сына строителя Херсонесского собора, приехавшего одновременно со мною в Севастополь для осмотра работ, произведенных в соборе в течении лета, я отправился в Херсонесский монастырь. День был теплый, тихий и ведренный, какой может только быть в глубокую осень на юге России. Извощичий экипаж рысцой потащил нас по улицам Севастополя, если только можно назвать улицами эти взрытые, как гряды, циклопические тропы, вьющиеся между руин разрушенного города. Двадцать лет прошло с тех пор, как разразившаяся так нежданно над Севастополем гроза превратила его в беспорядочную груду камней, но эта груда камней лежит и доныне почти в том же виде, в каком она осталась, когда гроза утихла. Это даже и не груда камней, но какая-то искалеченная, безобразная масса скелетов без черепов, с провалами во впадинах глаз, с изломанными ребрами и пустыми внутренностями. Правда, кое-где встречаются поправленные для жилья дома, встречаются и небольшие новые постройки, но в общих чертах картина разрушения производит самое тяжелое впечатление. Вы видите не город, а какое-то громадное покинутое кладбище, с развалившимися памятниками, обрушившимися могилами и торчащими из-под земли углами гробов.

Тление и запустение царят в этом, забытом людьми жилище смерти и нескоро еще жизнь, как кажется, коснется его своим дыханием.

Выбравшись за город, мы поехали мимо бывших наших бастионов и неприятельских траншей и батарей. В ложбине между двумя возвышенностями, посылавшими друг другу смерть и разрушение из нескольких сот орудий, лежит городское кладбище с небольшой при нём церковью, сохранившейся и во время осады. Дорога, окрестные холмы и балки, усеяны небольшими белыми камнями. Кругом глухо и безлюдно — ни одного строения, ни одного деревца до самого монастыря.

Среди такой пустынной мертвенности, вид вновь строящейся обители производит самое отрадное впечатление. Жизнью и трудом веет от этих простых, незатейливых, деревянных святых ворот, у которых мы не нашли, однако, ни привратника, ни толпы нищих, ни толпы торговцев, — этих атрибутов каждого сколько-нибудь значительного русского монастыря. Отодвинув низенькую на колесцах рогатку, заставлявшую проход во святых воротах, мы вошли на двор монастыря и пройдя несколько шагов вперед по неширокой песчанистой дорожке, очутились перед новым, весьма красивым двухэтажным домом настоятеля. Налево, в некотором расстоянии от дорожки, виднеется небольшая монастырская церковь, построенная во имя семи священномучеников в Херсонессе епископствовавших, а за нею далее — братские кельи и другие монастырские постройки. Направо же высится закутанный в леса новый Владимирский собор. Монастырский двор не велик, но содержится чисто и опрятно. Перед домом настоятеля разведен маленький садик с клумбою цветов и небольшой беседкой. Труд, забота и попечение о развитии и благосостоянии обители выказываются на каждом шагу.

Узнав от одного из монастырских служек, что архимандрита Евгения нет дома, мы отправились ко вновь строящемуся храму. Храм сооружается по плану профессора Гримма, под наблюдением архитектора М. Ю. Арнольда, из громадных тесаных плит белого Инкерманского камня, с мраморными по фасаду колоннами [41]. Это будет здание простое, но вместе с тем величественное и чисто в русском стиле; оно занимает площадь в 304 квадратных сажени, и будет состоять из двух этажей. Высота его с крестом около 19 сажен. Нижний этаж возведен над остатками стен церкви, в которой великий князь Владимир воспринял св. крещение, а верхний предназначается для богослужения. С чувством немого благоговения осматривал я остатки стен этой древней базилики. Внешняя форма их представляет образец византийского стиля. Алтарь церкви выдается наружу полукруглым выступом, стены сложены из грубо обтесанных желтоватого цвета, больших камней, между которыми местами виднеются обломки колон, вероятно, какого-либо еще более древнейшего храма. Вышина сохранившихся стен от полу: со стороны алтаря и входа достигает — семи, а в прочих местах — не более трех-четырех футов.

В небольшом расстоянии от вновь строящегося храма виднеются следы еще двух отрытых церквей, а вокруг их и несколько в сторону, между громадными глыбами камней, обтесываемых для нового собора, известочных творил, бревен, воротов и груд мусора, попадаются обломки древних колонн, карнизов, крестов — как будто с этого должно начаться объединение древнего мира с идущим к нему навстречу новым.

С высоты верхней площадки лесов я обозревал территорию «гордого, изящного и славного» Херсонеса. Мне хотелось определить положение: и главной его улицы — Аркаса, шедшей, как известно, от западных ворот по южному краю города и поворачивавшей потом на северо-восток, и главной городской площади с её храмами и дворцами, и дворца княжеского, «обширного как город», и знаменитой городской стены, с её башнями и рвами, начинавшейся у Черной речки и шедшей немного выше Инкермана до самой Балаклавской бухты, и не менее знаменитых водопроводов. Но исполнить этого, к сожалению, я не мог, так как на поверхности земли никаких следов их существования (кроме отрытых при раскопках следов церквей) уже не оказывалось. Время всё уничтожило и только одно вечно неизменное море также, как и прежде, во время славы и могущества Херсонеса, кипит и пенится у его крутых каменистых берегов. Всё также мерно и безустанно, одна вслед за другой, несутся волны на эти выдающиеся береговые выступы, мыски и крошечные каменные островки, и прядают высоко с шумом, покрытые пеной, как белоснежной пеленой, и дробятся и рассыпаются тысячами брызг. А там, вдалеке, где море как бы сливалось с густой яркой синью горизонта, прозрачная светло-зеленая масса волн, чуть-чуть колеблясь, вспыхивает под златисто-белесоватыми лучами осеннего солнца, и горит, и блестит багрянцем, чернью и серебром.