Маршал Ней: Храбрейший из храбрейших

16 июля Император поднимается на борт «Беллерофона», который доставит его на скалистый остров на другом конце света. «Вот так, под прикрытием белого флага, — подводит итог “Монитёр” — Бонапарт заканчивает авантюру, задуманную им самим и реализованную при помощи…» Далее следует список преданных проклятью имён. Во главе списка — Лабедуайер, Ней, Бассано. Маршал взят на мушку. Если королевское правительство под влиянием Фуше решает, что те, кто примкнул к узурпатору 20 марта, после того как Людовик XVIII покинул Париж, не подлежат преследованию, то совсем иначе обстоит дело с теми, кто уже до этой даты помогал организовать побег с Эльбы. Так подтверждается фраза Талейрана: «Предательство — это вопрос даты». Директива от 24 июля, переданная в военные советы, содержит список из девятнадцати фамилий военачальников, предательство которых — как в случае Нея — позволило Наполеону возвратиться в Тюильри без единого выстрела. Остававшаяся в Париже Эгле Ней пугается, слыша проклятия роялистов в адрес супруга. Она переписывается с Жомини, старинным протеже маршала, перешедшим в 1813 году на сторону царя Александра, с которым Ней успел подружиться. «Уверяю Вас, что я по меньшей мере в течение получаса упорно защищал маршала с риском впасть в немилость, — пишет Жомини 24 июля мадам Ней. — Я сказал Его Величеству, что располагаю всей корреспонденцией маршала, из которой следует, насколько он был далёк от заговора. Более того, он полагал, что его преданность Франции поможет стране избежать гражданской войны. Я умолял Его Величество о снисхождении, с тем чтобы двадцать лет честной и славной службы не были принесены в жертву одной ошибке». ^{407}

26 июля по настоянию Эгле, которая держит его в курсе происходящего, маршал Ней соглашается покинуть окрестности Роана, где не находит себе места, и, приняв приглашение одного родственника, отправляется в замок Бессонье, расположенный на границе департаментов Ло и Канталь, среди нетронутой природы. Со своим пристрастием к респектабельности Ней сохраняет нелепый оптимизм и с негодованием отбрасывает мысль о том, что ему следует прятаться, как какому-нибудь преступнику. Сама мысль об этом ранит его душу. Уже через несколько дней в округе распространяются слухи о пребывании знаменитости. Этому не приходится удивляться после ознакомления с письмом, обнаруженным в бумагах его нотариуса. Оказывается, каждый день маршал, не скрывая лица, украсив грудь всеми своими наградами, прогуливался возле замка. Он даже ездил верхом в соседние деревни, где подолгу беседовал с крестьянами, встреченными в полях. ^{408}

Таким образом, замок Бессонье недолго служил тайным убежищем, это устраивало князя Москворецкого, который торопил судьбу со всеми её неблагоприятными поворотами. Арест прошёл без осложнений, как нечто ясное и само собой разумеющееся. Сколько людей из тех, кто ещё вчера угодничал перед Императором, сегодня, забыв о совести, кричит: «Да здравствует король!» Этот вопрос возвращает Нея к реальности. Он сохраняет спокойствие и достоинство, прекрасно сознавая последствия событий в Лон-ле-Сонье, но он верит в силу своего славного имени. В эпоху событий, текущих со скоростью горного потока, вера эта представляется абсурдной.

Ранним утром 3 августа он готов, как ночь перед восходом солнца готова к тому, что через мгновение она будет побеждена светом дня. Два жандармских офицера во главе отряда из двенадцати человек появляются во дворе замка. Кузина супруги маршала мадам де Бессонье спешит предупредить Нея и умоляет его бежать через подземный ход. ^{409} Он не желает ничего слышать. Из окна своей комнаты на третьем этаже он обращается к приехавшим:

— Кого вы ищете?

— Маршала Нея.

— Поднимайтесь сюда, я вам покажу его.

Офицеры подчиняются, Ней открывает дверь и без всякого смущения, указывая пальцем на свой знаменитый профиль, уточняет:

— Маршал Ней — это я!

Арест Нея молва связывает с очень дорогой турецкой саблей, свадебным подарком, сделанным Бонапартом в 1802 году. Якобы, эта сабля, забытая маршалом в одном из салонов замка, привлекла внимание посетителей, которые тотчас подумали о Нее или Мюрате — во всей Европе только они владели подобным оружием.

Именно так местные власти заподозрили, что Ней находится в замке. ^{410} История с саблей, верно служившей маршалу на поле боя и предавшей его в конце, слишком романтична, чтобы быть правдивой. Ней был арестован мелкими усердными исполнителями, которые без труда узнали о его пребывании в замке, принадлежавшем, как им было известно, его родственникам. К тому же один роялист написал префекту Канталя Локару, что некто, маршал Ней, по его мнению, бродит по департаменту. По мнению самого Нея, во время бегства его слуга по неосторожности проговорился, что сопровождает знатного человека. По дороге в Париж наш несчастный герой высказал своим охранникам, что он думает о Фуше, который, по его мнению, приложил руку к аресту.

Ней знакомится с постановлением об аресте, предъявленным жандармскими офицерами. Постановление выписано Локаром ^{411}.

— Господин префект просто мошенник, — возмущается маршал, — такие люди, как я, не подлежат аресту.

Он спрашивает имена офицеров, записывает их и бросает:

Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.

После этого Ней позволяет доставить себя в Орийак, замечая по дороге:

Вам, значит, поручено арестовывать самых верных защитников Франции!

При въезде в Орийак жители сбегаются, чтобы посмотреть на арестованного героя отступления из России.

Что им нужно? — интересуется маршал. — Вы только посмотрите на этот сброд!

Перед зданием мэрии, где в ожидании дальнейших инструкций из Парижа он должен оставаться под стражей, национальная гвардия салютует ему. Маршал командует «Вольно!»

— Арестанту почести не полагаются.

Три свидетеля Деказ, Рейзе и Мармон утверждают, что с самого начала Людовик XVIII считал дело Нея опасным по своим возможным последствиям: «Несчастный! Дав арестовать себя, он создал больше трудностей, чем при переходе на сторону Бонапарта». Герцогу Рагузскому ясновидящий суверен доверительно говорит: «Все было сделано, чтобы облегчить его побег. Но его безрассудство погубит его».

Окружение короля, более роялистское, чем король, обрадовано арестом и с энтузиазмом восхваляет грядущее возмездие. Подозреваемого в опасной умеренности, даже в желании вступиться за «заблудших овечек», которых ультрароялисты считают главными виновниками 20 марта, Людовика XVIII просят сохранять твёрдость, особенно в отношении Нея, который в период Ста Дней гордо заявлял, что его переход был преднамеренным, и который последовательно предавал всех.

Его эффектный арест связывают с именем Эли Деказа, префекта парижской полиции, достаточно умного, амбициозного тридцатипятилетнего уроженца Бордо, выказывающего романтическую преданность Бурбонам. В «Замогильных записках» Шатобриан пишет, что, арестовав маршала, Деказ пошёл дальше, чем того желал король, который сам говорил автору «Мучеников» [115] о своем неприятии трудных и деликатных ситуаций. Моле утверждает, что Деказ имел обязательства перед графом д’Артуа, выполнив которые, надеялся вытеснить Фуше, захватив его министерский портфель. Имея такую мотивацию, он послал своих людей в горы Канталя с заданием арестовать Нея. Ультрароялисты упрекают Фуше, противопоставляя ему служебное рвение Деказа, его успех, в то время как он, герцог Отрантский, способствовал побегу виновных. И действительно, Деказ сменит Фуше во главе полиции, но позже постарается отказаться от своей инициативы в аресте Нея, приписывая её ультрароялистам, которые якобы самовольно решились покуситься на свободу «героя стольких битв».