Ты помнишь, товарищ Воспоминания о Михаиле Светлове

Вот как это было.

Поэт Юрий Коринец, ученик Светлова по семинару в Литературном институте, однажды познакомил Михаила Аркадьевича со своими друзьями – прозаиком Юрием Казаковым и поэтессой Светланой Евсеевой.

Как-то Светлов, Коринец и Казаков были приглашены в гости к Евсеевой. С ними пришел приятель Казакова – баянист Рем Маслов. Коринец прихватил с собой магнитофон. После ужина записывались на магнитофонную ленту. Светлов прилег на тахту, попросил бумагу и ручку и минут через пять прочел вслух шуточную песенку:

Песенка получила единодушное одобрение. Маслов тут же сочинил мелодию, и все стали упрашивать Казакова, чтобы он ее напел.

– Да что вы, ребята!-взмолился Казаков.- С моим-то голосом?!

Но все хором:

– Напой!

Казакову ничего не оставалось делать, как подчиниться.

С тех пор в продолжение нескольких лет, вплоть до самой смерти, Светлов, встречая Казакова, отводил его в сторону, клал ему руку на плечо и просил спеть песенку.

И Казаков всякий раз исполнял желание Светлова.

– А ничего, босяк, мы с тобой сочинили песенку!- говаривал Михаил Аркадьевич с довольной улыбкой.- Как ты думаешь?.. А?..

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА. Константин Ваншенкин

Я познакомился со Светловым в 1951 году, бывал с ним в поездках, однажды, в июне 1961 года, мы целую неделю жили в одном номере гостиницы «Октябрьская» в Ленинграде. Там мы отпраздновали его день рождения.

Я помнил, что 17 июня исполняется пятьдесят лет Виктору Некрасову, и заранее собирался поздравить его – он находился в Ялте. Накануне я узнал, что 17-го – день рождения и Михаила Аркадьевича. Когда утром я пошел отправлять телеграмму, он попросил передать Некрасову привет. Я приписал: «Шлет тебе привет Михаил Аркадьевич Светлов. Ему сегодня пятьдесят восемь».

Великое множество раз сидел я с ним за одним столом – и накрытым зеленым сукном (главным образом на заседаниях Бюро секции московских поэтов, в так называемой «восьмой комнате» старого здания ЦДЛ), и столами или столиками под белыми крахмальными скатертями, клеенкой, а то и вовсе ничем не накрытыми.

Уровень его остроумия был не ниже его поэтического таланта. Это была такая же сильная сторона его дарования. Иногда они смыкались.

Сострив или прочитав за столом новое стихотворение (чаще строфу или даже строчку), он обязательно спрашивал – обычно у сидящего рядом:

– Ну, как? По-моему, ничего, да? – очень довольный в этот момент общей реакцией.

Обычно к столику, за который садился Светлов, подтягивались со своими стульями еще многие, а те, кто не успел протиснуться, стояли сзади. То и дело, вызывая зависть у всего ресторана Дома литераторов, раздавались оттуда взрывы хохота. Но, раскрутив общий ход застолья, Светлов сам чаще всего как бы отходил в тень, сперва беседовал еще с ближайшими соседями, потом углублялся в себя, отключался. Постепенно люди расходились, и иной раз можно было видеть стол, обставленный гроздьями пустых стульев, и лишь на одном обсыпанного сигаретным пеплом, дремлющего в характерной позе, глубоко закинув ногу на ногу, Светлова.

В последний раз я встретился с ним летом 1964 года, в один из его полулегальных приездов из больницы. Он сильно изменился, ослабел, волосы поседели. Мы сели за столик сразу при входе в ресторан, на самой дороге. После того совместного житья в Ленинграде у нас была такая игра – при встрече он всегда говорил: «Ну что, старик Ваншенкин, хотите выпить? – И добавлял гордо: – Деньги есть! (если они были)». Или же я успевал предложить первым: «Михаил Аркадьевич, хотите выпить? Я угощаю».

Должен сказать, что мы далеко не всегда пользовались этой взаимной любезностью.

И тут я произнес свою фразу.

– Мне нельзя,- ответил он грустно.- Ну, давайте, только по пятьдесят, да?

Мимо проходили, здоровались, останавливались люди. Прошла поэтесса Елена Любомская из Каховки или Днепропетровска. Она была в свое время участницей одного из совещаний молодых писателей.

– Догоните ее, – вдруг встрепенулся Светлов и объяснил мне: – Я хочу дать ей рекомендацию в Союз.

Но когда ее вернули, он словно устыдился минутной сентиментальности и спросил только:

– Ну, как жизнь, старуха?

– Хорошо, Михаил Аркадьевич.

– Вышла замуж?

– Да.

– Хороший парень?

– Да, Михаил Аркадьевич,- сказала она робко.

Он уже задумался, забыл о ней. Она потопталась и отошла.

Потом мы сидели еще на веранде под провисающим парусиновым тентом. Был теплый, тихий день.

– Знаете, старик Ваншенкин,- спросил Светлов,- какая разница между модой и славой? Мода никогда не бывает посмертной. Посмертной бывает только слава…

БАЛЛАДА О ГРЕНАДСКОЙ ЗЕМЛЕ. Е. Евтушенко