Рюриковичи

В ту давнюю пору, когда митрополит Иларион создавал «Слово о законе и благодати», Русь умела мыслить себя как значимую часть безбрежной Христианской цивилизации. С раздроблением Древнекиевского государства генерализующая сила русской исторической мысли ослабела. Самая черная эра в судьбах Руси — от Батыевой рати до поля Куликова — была не только годами разорения, унижения, распада, но еще и веком великой немоты. Дар возвышать мысль над обыденностью отнялся, как живое слово отбирается у насмерть испуганного человека его страхом. Творческая способность осознавать общерусское единство и встраивать его интеллектуально в симфонию мирового христианства как будто погрузилась в дрему и не покидала царства снов ни при Михаиле Тверском, ни при Иване Калите, ни при Иване Красном.

Время от времени, вспышками, она пробуждалась. Так, память о великой победе на поле Куликовом родила эпическую поэму «Задонщина». По словам академика Д. С. Лихачева, «во второй половине XIV и в начале XV века Москва неустанно занята возрождением всего политического и церковного наследия древнего Владимира. В Москву перевозятся владимирские святыни, становящиеся отныне главными святынями Москвы. В Москву же переходят и те политические идеи, которыми в свое время руководствовалась великокняжеская власть во Владимире. И эта преемственность политической мысли оказалась и действенной, и значительной, подчинив политику московских князей единой идее и поставив ей дальновидные цели, осуществить которые в полной мере удалось Москве только во второй половине XVII века. Идеей этой была идея киевского наследства». После Тохтамышева разгрома и особенно в годы осторожного правления Василия I величественная концепция «киевского наследства», вероятно, имела над умами московских книжников и московских политиков лишь призрачную власть мечты, оживляющей руинированный ландшафт.

Но поэт мог согреть ею измученные сердца русских людей. Как это сделал автор «Задонщины» [107], протянувший нить исторической памяти между Москвой и Киевом, между исходом XIV века и домонгольскими временами, между Северо-Восточной Русью и ветхозаветным делением земли на «жребии» сынов Ноевых. Из его повествования можно вынести твердую уверенность: заканчивается эпоха, когда книжные люди Руси не могли оторвать взгляда от земли, воспарить мыслью высоко над странами и народами и увидеть себя, свой город, свою державу в общем узоре ойкумены.

Русь понемногу начинает вновь мыслить себя как нечто, способное претендовать на серьезную роль во всемирно-христианской мистерии. Ей возвращается способность увидеть и оценить себя со стороны, с высоты птичьего полета. Эта способность набирает силу и концентрируется в Москве времен Ивана Великого.

Москва, прежняя лесная золушка, впервые получает силу создать собственный миф — устойчивый образ, через призму коего ближние и дальние соседи будут воспринимать Великий город.

Когда Москва оказалась столицей объединенной Руси, ее государи стали смотреть и на сердце своей державы, и на самих себя совершенно иначе. Иван III величал себя «государем всея Руси», чего прежде не водилось на раздробленных русских землях. При нем введены были в дворцовый обиход пышные византийские ритуалы: вместе с Софьей Палеолог в Московское государство приехали знатные люди, помнившие византийское великолепие и научившие ему подданных Ивана III. Великий князь завел печать с коронованным двуглавым орлом и всадником, поражающим змея.

Идея царства, царской власти медленно, но верно пускала корни в русской почве. Москва начала примерять венец царственного города задолго до того, как сделалась «Порфироносной» в действительности.

На рубеже XV–XVI столетий появилось «Сказание о князьях Владимирских». Оно подкрепляло единовластное правление великих князей московских историческими аргументами. Предположительно, его создал широкообразованный дипломат Дмитрий Герасимов. «Сказание» вошло в русские летописи и получило в Московском государстве большую популярность. В нем история Московского княжеского дома связана с римским императором Августом: некий легендарный родственник Августа, Прус, был послан править северными землями империи — на берега Вислы. Позднее потомок Пруса, Рюрик, был приглашен новгородцами на княжение, а от него уже пошел правящий род князей земли Русской. Следовательно, московские Рюриковичи, те же Иван III и его сын Василий III, являются отдаленными потомками римских императоров, и власть их освящена древней традицией престолонаследия. Далее, как утверждает «Сказание», в XII столетии византийский император подтвердил особые царские права русских князей и отправил им крест, венец и чашу самого Августа. Следовательно, современным государям России можно принять царский титул — так и произойдет в 1547 году.

Историки нашего времени отрицают достоверность многих пунктов «Сказания». Но в XVI столетии его воспринимали серьезно. Это была не просто литература, а идеология и политика.

Стремительное превращение Московского княжества в единое общерусское государство выглядело почти как чудо. И чудо это вызвало у «книжных» людей того времени желание задуматься не только о корнях и особой миссии Московского княжеского дома, но и относительно генерального смысла существования новой державы. Их размышления породили несколько оригинальных идей. Притом великокняжеские игры с генеалогией оказались намного бледнее и бесхитростнее того, что высказали церковные интеллектуалы.

Московская Русь начала понимать, что она уже не задворки христианского мира. Эта мысль родилась в церковной среде, впервые ее сформулировали ученые монахи-иосифляне в начале XVI века.

Незадолго перед тем произошли события, ошеломительные и для Русской церкви, и для всех образованных людей нашего отечества, и для политической элиты Руси. Во-первых, благочестивые греки «оскоромились», договорившись с папским престолом об унии в обмен на военную помощь против турок. Митрополит Исидор — пришедший на Московскую кафедру грек, активный сторонник унии — попытался переменить религиозную жизнь Руси и очутился под арестом, а потом едва унес ноги из страны. Во-вторых, Русская церковь стала автокефальной, то есть независимой от Византии. В-третьих, в 1453 году пал Константинополь, казавшийся незыблемым центром Православной цивилизации. И всё это — на протяжении каких-то полутора десятилетий. А затем государь Иван III превратил крошево удельной Руси в Московское государство — огромное, сильное, небывалое по своему устройству.

Тогда и появилась книга «Русский Хронограф», составитель которой обозначил место Руси в Православной цивилизации.

В исторической литературе Древней Руси было два основных жанра. Во-первых, всем известная летопись, содержавшая сведения о прошлом Руси. Во-вторых, хронограф — едва ли не более популярный у современников жанр, рассказывающий о прошлом всего мира.

Древнейшие русские хронографические памятники — «Хронограф по великому изложению» и другие — включали известия по ветхозаветной истории, евангельский сюжет, кое-какие сведения об античных державах, а также биографию мировой христианской общины. Последняя представлялась в виде череды правлений православных монархов, но далеко не всех. В центре внимания была Византийская империя, затем Болгария и Сербия. Западные державы, в религиозном отношении подчиненные Риму, существовали там лишь в «фоновом режиме», на задворках повествования. Что же касается Руси, то она вообще не фигурировала в ранних хронографах. Причина проста: информацию по всемирной истории наши книжники брали из византийских и сербских источников. А для Византии и Сербии Русь была на периферии интересов, в исторических сочинениях о ней писали мало. Между тем в отечественной исторической мысли на протяжении многих столетий не возникало идеи вписать свою землю и свой народ в судьбу мирового христианства. Отчасти это можно объяснить относительной молодостью Руси как христианской страны. Отчасти же наших книжников завораживал прекрасный мираж Царьграда, который долгое время воспринимался как величайший культурный центр мира. Было очень трудно осознать себя чем-то самостоятельным, пребывая в тени величественной Византии. В период же ордынского ига и удельной раздробленности требовалось незаурядное умственное усилие, чтобы вообще помыслить страну как единое целое. Осознание того, что Русь и в творческом, и в культурном, и, конечно, в политическом отношении достойна находиться в компании великих православных царств, пришло нескоро.